Затем в течение полутора часов оба этих одержимца медленнопереходили от одного стеллажа к другому, открывая дверцы, оглядывая и щупая наполках или совсем вынимая кукол из витрин; спорили, перебивая друг друга ихватая друг друга за руки, выдыхали, не стесняясь в выражениях, восторг,взрывались хохотом, категорически друг с другом не соглашались; возвращалисьназад, чтобы еще раз взглянуть на какую-нибудь амьенскую марионетку Ляфлёраконца XVIII века (очередного Петрушку в лиловом бархатном камзоле, короткихпанталонах и красно-белых полосатых чулках); или чтобы вновь перетрогать целыйотряд фарфоровой «китайской мелочи» конца XV века: потешных декоративныхстатуэток величиною в пять сантиметров; или, с выражением гурманов на лицах,восторженно обнюхать английскую восковую куклу, найденную профессором вразвалах Амстердамского блошиного рынка в тысяча девятьсот, милый мой,семьдесят втором году, вот-с!

– А это, – восклицал Петя, тыча пальцем встекло, – не седовский ли Петрушка?

– Его, его, причем Седова-старшего… Постойте, я светзажгу, а то уж меркнет…

Он защелкал по клавишам выключателя на стене, как поклавиатуре компьютера, и пошли вокруг, и сверху, и по углам вспыхивать лампы,тихим светом озаряя изнутри витрины; куклы в них оживали, выступали вперед иприхорашивались, и каждая стремилась хоть на минутку выйти к рампе: засиделись,родимые.

– Седов, да-да, Павел Иванович. Лично купил в одноймосковской семье, потратив изрядную часть денег из тех, что жена выдала на съемдачи. Там он оказался вполне случайно, сидел на подушке младшего отпрыска, итот обязательно его бы угробил. А я его спас! И вот он живет припеваючи.

Одним словом, профессор Вацлав Ратт оказался трепетнымнаследником отцовой коллекции: он не только систематизировал ее, хранил,пополнял, реставрировал и оберегал от любого сквозняка; он ее поэтизировал.

Очередная витрина, втиснутая между двумя высокими окнами,выходящими на улицу, в древесные скелеты зимней, уже сереющей в наступлениисумерек, Аугустштрассе, выглядела пустовато, – может быть, потому, что напросторной полке, на подставках рядком сидели (Петя молча сосчитал) девятьмаленьких, величиною с ладонь, петрушек: деревянные, искусно вырезанные ивыразительно раскрашенные явно одной и той же рукой, остроносые головки нахолстяных юбочках. В точности похожие на того, кого столь долго переваривал, нотак и не переварил в своем ненасытном брюхе Корчмарь.

Только теперь стало ясно, что младенец Корчмаря, с егопаклей выцветших от времени красных волос был, в отличие от петрушек коллекцииРатта, существом женского пола…

Поскольку Петя запнулся и умолк, разглядывая небольшойзабавный взвод, профессор тоже остановился и с удивленной улыбкой произнес:

– А знаете, вы – первый человек, что не прошел мимонеказистых моих куколок. Обычно гости так увлекаются всеми этими, – онкивнул на витрины, – бисерными, шелковыми расписными чудесами, чтопролетают мимо самого главного.

– Что же в них особенного? – спросил Петя,стараясь унять голос.

– О! Это – начало и причина отцовой коллекции. Однакорассказывать надо подробно, за столом, и хряпнув не кофе, а…

– Я принес, – торопливо вставил Петя. – Вывиски потребляете?

– Я все потребляю, – заверил его профессор. –Я же сказал: аспирантуру я оканчивал в добротной компании. Но сначала все-такизавершим осмотр. Пойдемте – в той комнате у меня Африка и Северная Америка…

… – «Монку-у-у-хен», – выпевал Вацлав Ратт, набираяводы в электрический чайник, – это маковый пирог, настоящее объедение! Ужв чем, а в выпечке немцы знают толк… Однако такому благодарному гостю, как вы,Петя, надо бы в качестве гонорара яичницу заба бахать.

– Не хлопочите, Вацлав! – встрепенулся тот. Послеполутора часов упоительного и досконального путешествия по коллекции Ратта ониуже называли друг друга по имени, хотя на «ты» еще не перешли. – Не стоит,и времени жаль. Я ведь уже сегодня – назад. И приехал по делу.

– Тогда садитесь. Пролезайте вон туда, в угол.Во-первых, там обивка на скамье протерта еще не до дыр, а во-вторых, я гостейвсегда в угол загоняю. И у окна уютнее, это любимое место моей жены: видите,какая ель голубая у нас под окном? Какая она статная, плечистая… Здесь всолнечные дни происходят птичьи конференции: доклады, прения, отличные драчки…

Он поставил чайник закипать, вынул из шкафа чашки,тарелочки, приземистые бокалы, принялся разрезать пирог… В желтом фартуке сзеленой пальмой на груди, циркульно рассыпавшей свои ветви, коллекционер самнапоминал тощую трогательную куклу; он все проделывал с ловким долговязымизяществом, слегка потряхивая воздушными спиралями седых кудрей, словно бы втакт фокстроту, постоянно звучащему внутри. Откупорил бутылку привезенногоПетей виски и разлил по бокалам.

– Итак, что у вас за дело?

– Но сначала, – напомнил Петя, – вы обещали остранных маленьких петрушках.

– Ах, да, да… обещал, – и голову вскинул,всматриваясь в памятливого гостя. – А вы въедливый! Ладно, обещал –расскажу! Только это, знаете ли, длинная семейная сага… нечто вроде «СобакиБаскервилей», разве что без собаки. Но предупреждаю: если вы хотя бединственный раз посмеете воскликнуть: «Не может быть!» – вы, несмотря на всюмою симпатию, вылетите отсюда кубарем. Идет?

Серебряной лопаточкой он въехал под испод пирога, подделпушистый желто-лиловый кус, и осторожно колыхая, плавно понес его к Петинойтарелке, шепчущими губами уговаривая не падать, не падать… и, когда тотблагополучно шлепнулся по месту назначения, облегченно перевел дух.

– Значит, так: маленькие странные петрушки… С чего жначать? Открываем занавес. Середина XIX века. Действие происходит в городках иместечках Моравии, Богемии, Галиции… Декорации соответствующие:Австро-Венгерская империя, лучшая империя в истории человеков…

Он на мгновение задумался, помедлил и вдруг тряхнул гривой:

– Нет, не с того начал! – И решительно повторил: –Не с того, не с того. Давайте заново, и бог с ними, с декорациями и антуражем.Просто вообразите себе человека вашей профессии: одинокий бродяга-петрушечниксо своим заплечным реквизитом – сундук с куклами да складная ширма… И ходит онсебе по городкам и местечкам, по замковым подворьям, зашибая убогую копейку. Вхорошие дни, возможно, и не убогую – у народа в то время развлечений былонемного, а кукольный театр, с вечно орущим Петрушкой, или как там его звали вразных местах, всегда собирал публику. Но сколько их – хороших тех дней? Ачереда дождей, а собачьи холода? Вот и выходит на круг – копейки. И хорошо еще,если в каком-нибудь замке проживает большая семья, с детьми, с челядью. Тогдана Рождество и на другие праздники всегда зовут кукольников, и можно застрятьтам на недельку-другую, даже на месяц, подкормиться по-человечески – в тепле, ане в сарае…

Профессор потянулся к полке над Петиной головой, снял старуюкофейную мельницу, засыпал внутрь пригоршню зерен и, прижимая ее к груди,принялся молоть с невообразимым треском, стараясь перекричать процесс: