Я не знал, что мне делать. Я струсил, запаниковал. Бродил вокруг без цели и смысла. Потом вернулся за своей одеждой, оделся и решил пойти домой. Вдруг показалось, что так и надо: пойду домой и лягу спать как ни в чем не бывало. Я шел домой и размышлял: я бросил свою подругу мертвой, у реки, в траве, и я не могу никому об этом рассказать. Никому: ведь если кто-то об этом узнает, подумает, что это я ее убил. Впрочем, так оно и есть: я убил. И вот, подумав об этом, я не дошел до дому, а повернул обратно к реке, к тому месту, где отчим выбросил все оборудование, которое мама купила для своего ателье. Он тогда разозлился, запретил ей и думать о работе, и этого ему показалось мало: он отнес все ее оборудование, все, что она купила для шитья, в грузовик, да еще и меня помогать заставил. Поехал к берегу, туда, где низкий обрыв, и мне тоже велел сесть в грузовик, а на берегу — разгружать вместе с ним и бросать вещи с берега. Он рассчитывал на то, что швейная машинка сама собой соскользнет в воду, она ведь тяжелая, но она съехала с обрыва и только ткнулась в воду, а большая ее часть застряла на берегу.

Я припомнил это, пока брел домой, и решил, что лучше всего будет спрятать тело Мэй Линн. Сейчас я понимаю, какого дурака свалял, но в тот момент меня прямо-таки осенило, показалось, будто это — гениальная идея, это все решит.

Рядом со швейной машинкой валялась проволока. Из грузовика выпала. Такой проволокой перевязывают кирпичи, у отчима ее в грузовике было много, и несколько кусков выпало вместе с мамиными запасами. Я подобрал проволоку, скрутил ее и сделал ручку, чтобы удобнее было тащить машинку.

Машинка была очень тяжелая. Я страшно долго с ней провозился, то и дело останавливался и передыхал, ставил ее на землю, больше тащил волоком, чем нес. Но все-таки добрался до того места, где осталась Мэй Линн. Я снес Мэй Линн к воде, вернулся за машинкой, привязал к ней, прикрутил проволокой к ногам. А потом я столкнул машинку в воду, и она утянула за собой труп. Я вошел следом за ней в реку, нырнул и задержал дыхание. Плыл под водой и тянул за собой машинку, покуда не добрался до омута. Я узнал это место — удил там рыбу. На том я успокоился, вернулся на берег и пошел домой. Тихонько прокрался к себе в комнату. Купаться с Мэй Линн я тоже уходил тайком. Меня так долго не было, я боялся, что мое отсутствие заметили. Боялся или хотел, чтобы обо всем узнали? Так или иначе, в доме никто не проснулся. Я лег и тоже попытался уснуть, но не смог. Через несколько дней ты позвала меня на рыбалку. Ты сказала мне, куда вы с отцом поедете, и я понял, что это — то самое место, где я затащил Мэй Линн в воду. Я понадеялся, что она достаточно глубоко ушла под воду. И еще я сообразил, что, даже если мы наткнемся на нее, меня уже ни в чем не заподозрят. И еще: я как-то не вполне верил, что все это случилось на самом деле. Это было как сон, как приснившийся кошмар. А потом — она попала в нашу сеть. Когда мы тянули эту сеть и никак не могли вытянуть, я уже знал, что там. Знал так же твердо, как теперь знаю, что у меня всего одна рука. Мне следовало там же во всем и признаться, но я не смог. Просто не смог.

После этого я все время думал об одном: она хотела попасть в Голливуд. Пока мы с ней в ту ночь не поссорились, она только о Голливуде и говорила.

Говорила, что скоро поедет туда. Про деньги ничего не сказала, но задним числом я понимаю, что она уже знала, где они спрятаны, уже составила план. И в ту ночь, в миг помрачения, я разрушил ее планы. Все планы, какие у нее были в жизни. Я убил ее.

Я обдумала все, что он мне рассказал, и сказала:

— Это был несчастный случай, Терри. Если все произошло так, как ты говоришь, то это — несчастный случай.

— Все было так, как я тебе рассказал. Я спрыгнул на нее. Спрыгнул нарочно. Но я вовсе не хотел убить ее. Поверь мне!

— Верю, — сказала я.

— Это не снимает с меня вины, — сказал Терри. — Но мне важно, чтобы ты знала: я не хотел убивать ее. Не хотел, чтобы она умерла.

Дверь распахнулась. Джинкс вошла, подошла к кровати, легла поперек и уронила руку Терри на грудь:

— Я все слышала! Почему же ты не рассказал и мне тоже? Почему я вынуждена подслушивать за дверью?

— Я бы и тебе рассказал, — сказал Терри. — Она спросила, и я ей ответил. Но я и тебе собирался рассказать.

Я глянула в распахнутую дверь. Мама в отличие от Джинкс ничего не слышала, доносился ее негромкий храп. Хоть хлопушки взрывай, она бы и не шелохнулась.

Я тихонько притворила дверь. Джинкс так и лежала, обнимая Терри. Уцелевшей рукой он похлопал ее по локтю.

— Не следовало ей тебя дразнить, — сказала Джинкс.

— Это не оправдание, — ответил Терри.

— Все вышло не так, как надо бы, — сказала Джинкс. — Ты таков, каков ты есть, Мэй Линн порой чересчур задавалась. С какой стати она взялась лечить тебя? И вот что я тебе скажу — может, тебе от этого легче станет: я попыталась убить старуху, которая тут жила, причем нарочно, а не случайно. Хорошо, что пушка была не заряжена — щелкнула, и все, а ночью старуха сама собой умерла.

— Так-то лучше, — вздохнул Терри.

— Я была разочарована, — сказала Джинкс.

Решено было ничего не рассказывать маме, во всяком случае пока, а если Терри все-таки захочет и ей признаться, пусть делает это сам, когда пожелает. Оттого, что теперь я знала правду о смерти Мэй Линн, легче мне не стало, но я поверила каждому слову Терри и радовалась уже тому, что он, по крайней мере, не нарочно ее убил. По правде говоря, к Мэй Линн я после этого рассказа стала относиться чуточку хуже — в общем-то почти что совсем разлюбила ее.

Мы просидели взаперти целые сутки почти без воды, без нормальной еды — оставались только приготовленные мамой овощи, и те прокисли. Выбор был прост: или выйти из дома и попытаться раздобыть жратву, или запереться в кладовку со старухой и ждать смерти. Мы не знали, бродит Скунс рядом или нет, — судя по тому, какие о нем рассказывали истории, он, скорее всего, подстерегал нас. Но страхом сыт не будешь. Нужно было приволочь в дом хоть какую-то пищу, хоть ежевику и лягушачьи лапки.

И к тому же старуха в кладовой. Она уже начинала пованивать. Надо было вытащить ее во двор и похоронить, иначе нам в хижине было не житье.

Все эти проблемы я обдумывала и взвешивала, бродя по дому в поисках каких-нибудь припасов, сухих бобов или гороха или крупной крысы, а нашла старую жестянку. Внутри лежали выцветшие, некогда голубые, ленточки, кусочек веревки и прочий мусор, и фотографии молоденькой девушки и не такого уж молодого мужчины. Мужчина опустил руку на плечо дочери и выглядел так, будто что-то внутри у него запеклось, застряло, да так и протухло. Этой девочкой была наша старуха много лет тому назад. Я узнала ее, какое-то сходство все же оставалось, но на фотографии она выглядела счастливой. Часто ли в детстве и юности она чувствовала себя счастливой? Трудно вообразить такое, но здравый смысл подсказывал — бывало. А вот мужчина на фотографии казался таким же разочарованным, злым на весь мир, какой она сделалась к старости. К концу жизни она уподобилась своему отцу.