Лучше – физически. Быстрее и проще. Откуда такая безжалостность? А побывав под расстрелом, начинаешь понимать, что человеческая жизнь – хрупкая штука. Особенно твоя.

И защищать ее хочется всеми доступными способами. А уж что касается близких…

Анна убила бы ради Киры. Останавливало простое соображение – бессмысленно. Это не первая и не последняя пакость в ее жизни. Ходить за ней и убивать всех Анна не сможет уже достаточно скоро. По понятным причинам. И что остается?

Научить девочку очень важным вещам.

Доверять своим родным и близким. Выбирать их с большим разбором, но доверять.

Защищаться и атаковать. Искать адекватный ответ, нужные меры противодействия – для любого противника. Не все и не всегда можно решить смертью врага. Кире придется этому научиться.

Не бояться жить. Именно жить, принимать жизнь со всеми ее радостями и горестями, плакать, иногда сгибаться, иногда падать, но подниматься и снова идти вперед.

Это сложно, это безумно тяжело, но Анна понимала, что у нее почти получилось. Она почти справилась.

И как же страшно оставлять родных и близких. Как же это больно. Отчаянно горько. Но у нее есть маленькое утешение. Они смогут справиться без нее.

И Анна еще раз поцеловала Киру в темную макушку.

* * *

Олеся жевала жвачку.

Кира раньше сама ее жевала, но сейчас…

Когда все это закончится, она даже кончиком пальца не притронется ни к одной жвачке. Пусть даже рядом стадо коров гулять будет! Она в нем будет – козой!

– Ну чё, ты надумала?

Кира кивнула. Судорожно, неловко, но так даже лучше.

«Будь собой, – сказала ей Анна, когда провожала на эту встречу. – Не играй, просто будь собой, можешь бояться, смущаться, стесняться, храбриться, ругаться – все будет в строку. Не надо ничего изображать, так будет лучше».

Микрофон под одеждой приятно согревал. Но все равно… а вдруг не сработает?

Вдруг не запишется?

Ну вообще… страшновато.

– Я сказала. Один раз я участвую в твоих делишках. А потом пойди нах…

Олеся прищурилась.

– Три раза.

– Пойдешь сразу. Не так дорого стоит твой компромат.

– Да неужели?

– Рябченко, мы это уже обговаривали. Можешь меня обвинять в чем хочешь. Все равно я не виновата. Ты эту брошь сперла, если поискать, так и улики найдутся.

– Не найдутся.

– То есть брошку действительно ты сперла. И небось не первую?

– Мамахен уже шестерых девок уволила. Все жалуется, как сложно найти приличную прислугу.

– Лучше б она тебя к Витюше отправила, – не вытерпела Кира. – Вот ты стерва! Из-за него меня подставила? Да?!

Олеся злобно оскалилась:

– Ты сама виновата!

– В чем? В том, что красивее тебя?

– Ты?!

– Витя так и посчитал. Этого ты мне и простить не можешь, верно?

– Да пошла ты…

– Идти?

Олеся опомнилась:

– Так… хватит! Слушай сюда! Один раз ты отвезешь сумку по адресу, который я тебе скажу. Съездишь, заберешь, привезешь…

– А чего сама не отвезешь?

– Мать не одобряет. У меня есть сводный брат, я ему помогаю, а ей не нравится. Там в сумке ничего такого не будет, просто вещи.

Кира заколебалась.

– Дорогие, но вещи.

– А если ты что-то краденое туда подсунешь?

– Не подсуну.

– И ты точно от меня отвяжешься?

– Обещаю.

Кира изобразила сомнение, но в итоге согласилась. Один раз.

Олеся торжествовала. Поговорку про «коготок увяз – всей птичке пропасть» она знала. Но не думала, что птичка может оказаться и птеродактилем.

Яна, Русина

– Сволочи! Простите, ваше…

– Тора Яна. Кто сволочи? – Яна смотрела в злые глаза тора Изюмского.

Сволочами традиционно оказались крестьяне. За что?

Да за картошку!

Изюмский, видите ли, проникся полезной новинкой. И хотел ее вводить в своем поместье.

Крестьяне новинкой не прониклись. И с картошкой постоянно приключались то беды, то проблемы, то горести. Вот не хотели сиволапые картошку осваивать – и хоть ты тресни!

Принудительно Изюмский ее посадил! Но как заставить людей ее полюбить?

Третий год уже бьется…

Вот и сейчас! На картофельное поле каким-то чудесным образом налетел свинячий десант. Результат?

Печален…

А уж как печален сам Изюмский…

Яна задумчиво кивнула. Да, картошка – спасение нации в голодный год. Те, кто прожил девяностые, с ней сжились и срослись. Ее и сажали, и копали, и от жука обрабатывали, и чего с ней только не делали. И урожая-то добивались отличного! С шести соток до двадцати мешков собирали![18]

Сейчас, конечно, она нацию не спасет. Не то количество. Но внедрять-то надо…

Что там рассказывали мужики на кордоне?

Ага…

– Тор Николай, вы наоборот не пробовали?

– То есть? – насторожился Изюмский.

– Вы сейчас как действуете?

Ну как-как…

По-простому!

Раздали в каждую избу по мешку картошки (небольшому), приказали посадить и ухаживать, а если не прорастет… В двух словах – из-под палки.

– Сделайте наоборот.

– Тора Яна? – заинтересовался Изюмский.

Через десять минут он был осчастливлен новой идеей.

Картошку надо было объявить сугубо господским кушаньем. Мол, не хотите – не надо! Мне больше достанется! Всю выращенную картошку – только на господский стол. И чтобы никто ни клубня не уворовал. Следить и не пущать!

А еще слух пустить.

Что картошка-де влияет на мужскую силу. Вот как есть повышает… были стрелки на полшестого, а потом бац – и полдвенадцатого!

А потому перебьются сиволапые, картоху будем растить на экспорт.

Тор Изюмский задумался.

Просветлел, улыбнулся и пообещал попробовать. Яна тоже улыбнулась.

На многое она не рассчитывала. И не думала, что ее имя останется в истории. Но вдруг поможет? И будут люди есть картошку, и будут нахваливать, и детей меньше умрет от голода…

Осталось только вспомнить, откуда взялся колорадский жук.