— Получи и распишись, — благоухая перегоревшим жиром и подрумяненной до золотистой корочки куриной кожей, сказал Фархад, отступая от стола. Запах он, несомненно, притащил с собой из дешевой забегаловки, где встречался с курьером уважаемого Саламбека. — Мне сказали, ты знаешь, что с этим делать.

Макшарип сонно кивнул, затягиваясь горьким дымом.

— Постой, — сказал он, видя, что татарин вознамерился улизнуть от греха подальше в соседнюю комнату, где на диване перед бормочущим телевизором сидела, уставившись в экран стеклянным, невидящим взглядом, одурманенная наркотиком Залина. — Сначала переложи продукты в холодильник.

— Зачем? — спросил Фархад, которому явно не хотелось лишний раз прикасаться к пакету, а тем более, лезть вовнутрь.

— Чтобы не испортились до завтра, — пояснил Макшарип. — Ты что, боишься? Э, стыдно, дорогой! Без детонатора это просто глина. Вернее, торф — может гореть, но не может взорваться. Ты можешь играть этим пакетом в футбол, если тебе придет в голову такая странная мысль, и ничего не случится. Кроме того, конечно, что ты порвешь пакет и попортишь еду.

— Правда? — недоверчиво переспросил Фархад.

— Правда, — лаконично ответил дагестанец, воздержавшись от дальнейших комментариев.

Ему хотелось спросить, помнит ли напарник, как разобрать и собрать автомат Калашникова, но он не стал понапрасну сотрясать воздух. То, что у Фархада начисто отсутствует боевой опыт, было видно и так, без расспросов и экзаменов. Это бросалось в глаза буквально на каждом шагу и всякий раз заставляло Макшарипа задуматься о том, какая же роль в действительности отведена им с татарином в предстоящих событиях. Получалось, что роль эта, хоть и важна, но незавидна, ибо почти ничем не отличается от роли Залины Джабраиловой и ее глупого, самонадеянного брата, из-за собственного упрямства погубившего и себя, и сестру.

Для уважаемого Саламбека все они были просто одноразовым расходным материалом, наподобие пуль в магазине его пистолета. Кого заботит судьба пули после того, как прозвучал выстрел? Пуля может поразить цель или просвистеть мимо, но назад ее уже не вернешь и повторно не используешь — быстрее, проще и дешевле взять новую…

— Скажи, пожалуйста, дорогой, — внезапно вспомнив кое-что, забытое под воздействием «афганки», спросил он у Фархада, который осторожно брал из пакета банки и свертки и перекладывал их в холодильник, — а что за спектакль ты устроил с этим неверным, помощником депутата? Какая еще машина, какие фрукты?

Фархад снисходительно усмехнулся, подчеркивая свое мнимое умственное превосходство. Покончив с продуктами, он закрыл холодильник, молча вышел в коридор, заглянул в гостиную, где все так же бормотал телевизор, вернулся на кухню и плотно закрыл за собой дверь.

— Я просто не все успел тебе сказать, — заявил он. — Юнусов велел нам завтра утром передать девчонку его человеку, который доставит ее в нужное место. А мне он приказал лично забрать в гараже Бек-Мурата грузовик и в полдень подогнать его к выходу со станции метро. Скажу тебе, как брату: не знаю, что задумал уважаемый Саламбек, но мне почему-то совсем не хочется садиться за руль этой машины. Пусть лучше это сделает неверный. Я доеду с ним до места, прослежу, чтобы он куда-нибудь не свернул, а потом выйду из машины — скажу, что пошел искать человека, который заберет товар, — и откуда-нибудь издалека, из безопасного места посмотрю, что будет.

— Ты умный, — похвалил Макшарип, выдвигая из-под стола загодя извлеченную из тайника под половицей увесистую брезентовую сумку. — Только зачем ты все это мне рассказываешь? А вдруг я перескажу наш разговор Саламбеку, которого ты так уважаешь и боишься?

Некоторое время Фархад молча хлопал на него глазами, стоя столбом посреди кухни. Взгляд у него был бессмысленный, остекленевший, как у мертвого; простой вопрос дагестанца явно поставил его в тупик, подсказав то, о чем этот умник явно не успел подумать, прежде чем открыть рот.

— Ты все равно не знаешь, как его найти, — наконец, выпалил он.

— Почему ты так уверен? — придвигая к себе наполовину опустевший пакет, спросил Макшарип и рассмеялся, роняя с самокрутки крупные искры. — Не бойся, я действительно не знаю, где его искать и по какому номеру ему звонить. А если бы знал, все равно ничего не сказал бы. Неизвестно, как посмотрел бы на это он, но мне кажется, что великое дело ислама ни капельки не пострадает, если вместо тебя умрет этот неверный. Главное, чтобы машина в нужное время оказалась в нужном месте, а ему с его удостоверением действительно будет намного легче это сделать, чем тебе. И, если твоя догадка верна — а я думаю, что ты все понял правильно, — с твоей стороны и впрямь будет намного умнее посмотреть, как все это произойдет, издалека. Боюсь, в кабине грузовика в этот момент будет жарковато…

Говоря, он по одному выкладывал из своей сумки мотки тонких проводов в разноцветной изоляции и какие-то мелкие непонятные предметы, о назначении и принципе работы которых Фархад мог только догадываться, да и то очень смутно. Татарин оглянулся в сторону гостиной, откуда доносился приглушенный голос телевизионного диктора, и на его круглом лице опять возникло столь ненавистное Макшарипу блудливое выражение.

— Она твоя сестра по вере, — напомнил дагестанец, в строгом, установленном раз и навсегда порядке раскладывая перед собой необходимые материалы и инструменты. Он затушил в пепельнице тлеющий окурок самокрутки и переставил ее со стола на подоконник. — И то, что она завтра умрет, не дает тебе права поступать с ней бесчестно. Аллаху это не понравится, и он тебя покарает. Но еще раньше тебя покараю я, потому что она — моя землячка, а у нас не принято давать в обиду своих женщин. Не смотри туда, смотри сюда. Садись и наблюдай за тем, что я буду делать. Это не так приятно, как то, о чем ты сейчас думаешь, зато куда более полезно. Когда-нибудь это умение тебе пригодится. Меня учил сам Хаттаб, правой рукой которого называет себя уважаемый Саламбек. Не знаю, известно ли об этом уважаемому Саламбеку, но у Хаттаба не было правой руки, он потерял ее давным-давно… Может быть, отделившись от тела Черного Араба, она выросла, отпустила бороду и назвалась Саламбеком Юнусовым? Наверное, так и есть, потому что больше этому Саламбеку просто неоткуда было взяться…

— Много ты понимаешь, — без особенной уверенности огрызнулся Фархад, нехотя присаживаясь на табурет.

Речи напарника казались ему непозволительными и провокационными, но он и сам минуту назад наговорил лишнего, посвятив дагестанца в свои планы, явно шедшие вразрез с планами уважаемого Саламбека. Кроме того, ему уже начал чудиться в словах Макшарипа некоторый резон. Так бывает всегда, когда подчиненный начинает по-своему интерпретировать приказы, водя начальство за нос. Водить за нос можно только того, кого не уважаешь и считаешь глупее себя; заняв эту сомнительную позицию, человек поневоле ищет у окружающих поддержки и одобрения, с радостью принимая на веру любую гадость, сказанную о водимом за нос начальнике.

— А что, — спросил он, чтобы задобрить Макшарипа, — ты правда знавал Хаттаба?

— Не близко, — признался дагестанец. — Он примерно полторы недели вел в нашей группе занятия по подрывному делу. Однажды он даже пожал мне руку, клянусь. Мне приятно об этом вспоминать, потому что он был великий воин и отличный подрывник…