Он нахмурился и перевел взгляд на часы: половина второго ночи. Ах да, сегодня же особая ночь! Ночь завершения, окончательного воплощения его замысла, ночь избавления … Он тихо засмеялся и снова посмотрел на часы: что же его все-таки разбудило? Васильев должен был звонить завтра, но Ираклий и без звонка не сомневался, что дело свое он сделает, как всегда, чисто — без сучка без задоринки… Что там лепетал этот трус Мохнаткин? Что-то насчет риска?.. Да, трус… Однако с наркотой связаться не побоялся… Пора от него, пожалуй, и впрямь отделываться. Надо подумать как…

И в этот момент Шатунов понял наконец, что его разбудило: в дверь звонили. И, судя по длине и настойчивости звонка, — не в первый раз.

Ираклий тряхнул головой, не поверив так вот, сразу, собственным ушам: к нему, да еще в такое время, не приходил никто и никогда, кроме, пожалуй, Маши… Неужели дурак Васильев решил доложиться лично?! В таком случае он придушит его собственноручно, этого идиота, но открыть следует немедленно и как можно быстрее: соседи… Чем черт не шутит? Вдруг да кого-нибудь из них, несмотря на поздний час, вынесет в подъезд? Видеть этого отморозка с Шатуновым не должны…

— Идиот… — пробормотал Ираклий Васильевич, с усилием выбираясь из кресла. Никаких сомнений в том, что к нему заявился именно Игорь, он не испытывал — больше просто было некому. — Ну погоди…

Он довольно быстро для его комплекции устремился в холл и, все больше наливаясь яростью, завозился с замками. Замков было три, и, когда Шатунову удалось наконец их отпереть и распахнуть двери, он уже был по-настоящему взбешен и даже начал что-то не говорить даже — шипеть, прежде чем осознал, что это совсем не Васильев, что вообще происходит нечто непонятное, невероятное и необъяснимое… Он так и не понял, откуда вдруг взялись все эти мужики, в считаные мгновения заполнившие весь холл — целая толпа! — так ему показалось. Да что там холл — вся его огромная квартира была оккупирована какими-то отморозками в камуфляже… Да как они посмели?!

— Посмели, Ираклий Васильевич, — произнес мужской голос. — Вот ордер на ваш арест: вы подозреваетесь в причастности к убийству солистки театра «Дом оперы» Марии Краевой и в покушении на убийство владельца упомянутого театра Юрия Валерьевича Строганова…

Шатунов с усилием повернулся на этот голос и встретился взглядом с сурово смотревшим на него мужчиной — подтянутым, несмотря на то что ему было заметно за сорок, с холодным выражением правильного до последней черточки лица и густыми светлыми волосами.

— Меня зовут Александр Борисович Турецкий, — произнес мужчина. — Я — помощник генерального прокурора России по особо важным делам…

Ираклий вдруг осознал, что хотел автоматически подать этому суровому сероглазому господину руку — и не смог. Кажется, ему кто-то помешал. Не эти ли двое в камуфляже, очутившиеся с двух сторон?.. Или, может быть…

Он недоуменно скосил глаза вниз и только тут понял, в чем дело: кисти его рук плотно обхватывали серебристые браслеты наручников.

Шатунова увезли почти сразу, так и не дождавшись от него ни единого слова. Александр Борисович отметил про себя, что это не было обычным в подобных случаях нежеланием говорить, помогая или сопротивляясь усилиям следователей и оперативников. Более всего это походило на шок.

— Ну и ну!.. — Из комнаты, расположенной в конце коридора, раздался удивленный возглас Померанцева, и Турецкий направился туда, дабы выяснить, что именно удивило Валерия: квартиру осматривали пока на скорую руку, поскольку вряд ли в ней могло быть что-то, связанное с убийством.

Александр Борисович отодвинул тяжелые коричневые портьеры и вошел в комнату. Это была спальня.

— Вы только взгляните! — Валерий стоял перед какой-то высокой, доходившей ему почти до груди, деревянной подставкой, напоминающей пульт для нот, но явно старинной, немного грубоватой работы.

Турецкий подошел поближе. И, вглядевшись в то, что стояло на ней, молча покачал головой.

На них с Померанцевым с большого, цветного фотопортрета смотрела покойная Мария Краева в костюме Кармен — снимок не был постановочным, очевидно, фотограф ухватил певицу во время спектакля. Алая роза, которую женщина небрежным жестом втыкает в волосы. Точно такие же розы, только живые — внизу у подножия подставки-пульта, в роскошной вазе богемского стекла…

— Знаете, Александр Борисович, — задумчиво произнес Померанцев. — По-моему, мужик сдвинулся… Я имею в виду — по-настоящему спятил!

— В любом случае экспертиза нужна, — кивнул Турецкий. — Завтра же позвонишь в Сербского…

Он еще раз бросил взгляд на портрет Краевой — до чего же она все-таки была хороша… И, повернувшись, вышел из спальни Шатунова.

Робкий рассвет в этот момент просочился сквозь легкие золотистые портьеры совсем в другую спальню, находившуюся в новом доме — неподалеку от «Дома оперы».

Ирочка Радова осторожно, чтобы не разбудить Юрия, села в просторной чужой постели, аккуратно выскользнув из его руки, ласково обнимавшей девушку.

«Вот и все… — горько подумала она. — Вот и все… Тебя отблагодарили за твой якобы „героический“ поступок, будь счастлива и этим. По крайней мере, теперь есть что вспомнить…» На ее глаза сами по себе навернулись слезы.

…Поначалу она влюбилась, разумеется, в его голос. Могла слушать записи русской зарубежной звезды часами, пытаясь представить, какое у него в жизни лицо. Было это давным-давно, еще на первом курсе консерватории… Нет, вранье, на третьем!.. Это ей сейчас кажется, что влюбилась в него чуть ли не с детства.

Потом ей попала в руки наконец-то видеозапись его концерта — хранится у нее до сих пор. Запись сделана в каком-то огромном зале, который Радова, к своему стыду, так и не опознала до сих пор. И она влюбилась уже по-настоящему, не в безликий голос, а в живого человека, умопомрачительно талантливого и столь же недосягаемого: так лет в шестнадцать влюбляются в киноактеров глупые девчонки… Но Радовой было уже далеко не шестнадцать, и этого своего ощущения она стыдилась остро и болезненно.

Помнится, она не поверила своим ушам, едва не задохнулась от потрясения, когда сразу после выпуска к ней подошел Марк Иосифович Розингер — Ирина немного знала его: все его знали, потому что Розингер работал в известном театре, куда попасть даже в качестве стажера было большой честью, особенно для начинающей певицы. Она тогда подумала, что именно такое везение на нее и свалилось, когда Марк Иосифович остановил ее возле зала, где еще шел экзамен, и сказал, что у него имеется для Радовой «небольшое предложение».

Ирина вспомнила, как радостно забилось ее сердце: она понравилась Розингеру! Как здорово, что он сидел в комиссии!.. А потом он озвучил свое предложение, и Иринино сердце, воспринявшее сказанное раньше, чем слух, кажется, и вовсе остановилось.

— Вы пока подумайте, — вежливо сказал Марк Иосифович, — время еще есть. Если решитесь — вот мой телефон. Но предупреждаю сразу, что Юрий Валерьевич, прежде чем будет принято окончательное решение, непременно захочет прослушать всех солистов сам.