Когда Петра разложила по тарелкам кусочки пирога с какими-то местными ягодами наподобие черники, Троелс уже не дулся на неё и сказал, что если этот пирог так же приятен на вкус, как пахнет, то оставить его ради подгорелой лепёшки и пережаренной крольчатины – выше человеческих сил.

Большой клин гусей летел на юг; их скорбный клич обещал скорые холода. Когда молотильщики собирались ехать на участок Гарри, Пол расплатился с машинистом и настоял, чтобы Троелс тоже взял денег за работу, но датчанин оскорблённо отмахнулся.

– Вы заплатили мне беконом, – сказал он, похлопывая себя по животу.

Пожав руку Гарри, он смотрел, как тот садится в повозку позади молотильщиков.

– Я рад, что у тебя всё сложилось, – сказал он. – Немного удивлён, но рад, – и вновь ухмыльнулся. – Варко никогда не смог бы здесь обжиться.

– Он всё ещё живёт в той лачуге в Баттлфорде?

– Он лежит в земле, – ответил Троелс, приподнимая шляпу. – У болвана был туберкулёз.

Урожай Гарри уместился в несколько десятков мешков, что было, конечно, существенно меньше, чем несколько сотен мешков, какие собрал Пол, но от этого ему было не менее приятно тащить их в сарай с покатой крышей, который он пристроил к дому и где намеревался хранить зерно, прежде чем отвезти на станцию. Расплачиваясь с машинистом и провожая молотильщиков, он засыпал на ходу. Пол, такой же уставший, пожелал ему спокойной ночи и отправился домой вскоре после того, как уехали работники.

Не отдохнув ни минуты, опасаясь, что если ненадолго присядет на стул, то тут же уснёт, а погода может перемениться к худшему, Гарри взвалил последние двадцать мешков на телегу и повёз к амбару. Тишина, повисшая, едва затих шум мотора, ощущалась как блаженство. Были слышны лишь резкие голоса скворцов, которые защищали свою территорию – или что они там делали, когда тени становились длиннее. Ответные крики, доносившиеся издалека, наглядно показывали, как пусты и бескрайни поля вокруг. Не дикие цветы – крокусы, розы, люпины и тигровые лилии, на неопытный взгляд Гарри, похожие на те, что росли у него на родине, – а птичьи крики напоминали ему каждый день о том, что теперь он на другом континенте. Разномастная стая опустилась на его поле в поисках просыпанного зерна или бесприютных насекомых, ползавших по опустевшей земле, но тут же взвилась вверх, как копоть при резком порыве ветра, заслышав цокот копыт приближавшейся лошади.

Пол ехал верхом, тепло одетый и в шляпе, будто собирался в долгую поездку в плохую погоду. Когда Гарри мчался к нему, капли дождя падали на сухую землю, оставляли тёмные пятна.

– Он напал на Петру, – сказал Пол. Ему трудно было говорить. – Я еду в Зумбро. Не знаю, удастся ли поймать или хоть понять, куда он поедет дальше.

Гарри увидел, что у седла висит винтовка в чехле.

– Ты же не… – начал он, но Пол оборвал его:

– Нужно, чтобы кто-то побыл с ней, – и, не говоря больше ни слова, он погнал лошадь вперёд, к железной дороге.

Китти и Мэй были обе ещё полны сил. Тяжёлая работа сказалась на людях сильнее, чем на них. Гарри быстро оседлал Китти, потому что она была поживее, и погнал по дороге. При свете дня или по вечерам, если вооружиться фонарём, была хорошо видна тропинка, по которой можно было быстрее пройти от одной фермы до другой, но на лошади и в почти полной темноте лучше было ехать по главной дороге.

В одном окне дома горел свет, но кухня, первая у входа, была погружена во тьму. Когда Гарри подъезжал, дождь усилился, поэтому он поставил Китти в стойло и привязал. Белый пони Петры фыркнул на неё и топнул ногой. Китти вздохнула и продолжила ужин, который Гарри так немилосердно прервал.

Никто из них не запирал двери: Гарри, потому что красть у него было особенно нечего, а Слэймейкеры, потому что считали, что никто не придёт в такую глушь, кроме друзей или, по крайней мере, людей, внушающих доверие. Вполне возможно, у них и ключа-то не было. Поэтому Гарри по привычке, постучав, потянул дверь на себя и удивился, увидев, что она не поддаётся.

Он снова постучал, на этот раз обеспокоенно, и позвал:

– Петра!

Пол сказал, что Мунк напал на неё. Вдруг она так тяжело ранена, что не может подняться, и вместо того чтобы преследовать Мунка, Полу следовало бы ехать за врачом? Но, во всяком случае, она смыслит в медицине, и Гарри сможет помочь ей, если она скажет как. Открылось окно. Окно её спальни.

– Со мной всё в порядке, Гарри, – её голос был резким и неестественным. – Не нужно было приходить.

– Петра, прошу, открой мне. Снаружи сыро.

Она закрыла окно, и, когда отодвигала засов, он увидел тусклый свет лампы, струившийся от её окна в кухню. Нараставший ветер бешено кружил под его ногами клочки разбросанной соломы.

– Быстро, – сказала она и, едва Гарри вошёл, захлопнула дверь и снова задвинула засов.

При виде неё у Гарри бешено заколотилось сердце. Под глазом чернел синяк, веки так разбухли, что не открывались. У рта алела рана.

– Я тоже дралась, – сказала она. – Разбитой тарелкой.

– Это хорошо.

– У него останется приличный шрам.

– Это хорошо. Петра…

– Знаешь что? Снимай-ка ты пальто. Оно насквозь промокло.

Когда она поставила лампу на стол и повесила его пальто к печке, чтобы оно просохло у огня, он увидел, что посуда, оставшаяся от обеда, стоит на столе: чистые тарелки высятся горкой, грязные ожидают, когда за них примутся. Её работу прервали, и от боли или ужаса Петра не могла теперь к ней вернуться. Гарри подумал – как ей, должно быть, холодно в одной ночной рубашке. Она даже не накинула на плечи шаль. Когда она повернулась к плите, чтобы поставить чайник, хотя Гарри сказал, что ему ничего не нужно, он увидел длинный, тёмный след на рубашке, чуть повыше ног.

– Петра, хватит, – сказал он. – Я прошу тебя, ложись в кровать. У тебя кровь идёт.

– Господи, опять? – она дотронулась ладонью до раны у рта. – Он меня укусил.

– Нет, это… ниже.

Она не сразу поняла, что он имеет в виду, потом ахнула и метнулась в спальню. Лампу она взяла с собой, оставив его в кромешной тьме, но он, ещё когда жил у Йёргенсенов, привык носить с собой спички в кармане на груди, где было относительно сухо. Он зажёг спичку и секунду спустя – красивую медную лампу, висевшую на цепочке над кухонным столом. Чайник засвистел, и к тому времени как Гарри нашёл полотенце, чтобы взяться за горячую ручку и не обжечься, свист перешёл в визг. Когда этот звук затих, он услышал тихий плач, доносившийся из комнаты Петры.

– Тебе что-нибудь принести? – спросил он, проклиная пробелы мужского образования. – Горячей воды? Полотенце?

– Нет, нет, – простонала она, – жить буду, спасибо. Только не входи. Я тебя очень прошу, не входи.

– Не буду, – заверил он, чуть не дотронувшись до двери в её комнату. – Я буду тут, пока Пол не вернётся.