Апоян дернул меня за рукав и показал глазами на проход. Я обернулся. В дверях стояла Корнелия и что-то говорила распорядителю. «Я сейчас», — шепнул Саркис и пошел к ней. Ну вот, опять что-то случилось!

Мне стало не по себе. При всей своей экстравагантности Корнелия не прорвалась бы на заседание Совета без особой причины. Она могла вызвать меня к экрану. Но если она вылетела сразу же за нами, значит, дело плохо.

Моя рука оказалась в горячей ладони. Рядом сидела Корнелия, лицо ее было серьезно. Она выпустила мою руку, мотнула головой в сторону двери и пошла к выходу. До перерыва всего полчаса. Неужели так срочно?

Мы вышли на ярус. Корнелия пошла вперед, я следовал за ней. Она вошла в кабину связи. Диспетчера не было — она сама набрала код.

— Здравствуй, Эннеси, — наконец сказала она.

— И ты здравствуй, Корнелия! — ответил я.

— У нас неприятности. Не волнуйся, это не криз, — поспешила добавить она, заметив мое движение к выходу. — Саркис уже вылетел, Матиас… А, вот он!

На экране появился Матиас, осунувшийся, с кругами под глазами. Сегодня утром он разорвал свое прошение об отставке и извинился за срыв.

— Прошу полномочий на силовой контроль.

— Выкладывай сразу, что там у вас?

— У меня, — он потер виски, — у меня ничего. А вот у вас не очень хорошо. Посмотрите…

Возникло изображение площади перед домом, где размещалась моя резиденция. Площадь была заполнена людьми, с соседних улиц подходили еще и еще. Они смотрели на окна верхних этажей, судя по всему, молча. Толпа густела.

— У нас пожар? — спросил я Корнелию.

— Нет, — ответил за нее Матиас. — Они начали собираться с утра. Просто стоят и смотрят на ваши окна. Родственники больных. Мы пытались объяснить, что дело передано в Совет и по вечерней сводке новостей они все узнают, но они стоят, молчат и смотрят.

— Зачем вам контроль?

— В других местах они не стоят и не молчат.

На этот раз камера, судя по всему, находилась на борту платформы, изображение дергалось.

— Фармакологический центр в Эймери, — пояснил Матиас.

Сверху сооружения Центра казались нагромождением шаров и кубов, оплетенных серебристой паутиной. Центр опоясывала неровная шевелящаяся лента. Платформа пошла вниз, стали видны отдельные фигурки, «лента» оказалась скопищем людей. У некоторых в руках я разглядел плакаты со знакомым «Здоровье — сейчас!».

— Если они попадут на территорию комплекса, возможны несчастные случаи. Нужен контроль.

— Хорошо, — сказал я. — Свяжитесь с дежурным. К моему коду добавить сто три.

Матиас отключился. Я повернулся к Корнелии. Лицо ее было спокойным, глаза опущены. Да, опущены! Никогда не видел ее такой.

— Странно, как они узнали все до сводки?

— Слухи распространяются быстрее сводок, Оливер, а еще быстрее — надежда.

Надежда… Если бы они знали, какая идет мучительная переборка вариантов из-за каждой единицы энергоресурсов! Всемирная экономика — тонкий механизм, вывести из равновесия региональные группы интересов легко, а вот восстановить… Но могут ли больные ждать? Плюс сто три — контроль. Вчера звонил Калчев. Неограниченные полномочия — личный код плюс код Совета плюс триста семнадцать.

Я набрал код.

На ярусе мягко зашелестели двери, гул голосов ворвался в кабину. Перерыв.

Меня остановил чиф Баррето.

— Совет выслушает вас на вечернем заседании, — сказал он и подмигнул. — Держитесь, крик будет большой! Молодцы!

Я проводил его взглядом.

— О чем задумался, — дернула меня за рукав Корнелия, — молодец?

— Молодец, — согласился я. — И даже более того…

Я осекся.

— У нас есть пять часов, — сказал я Корнелии, — можем провести их вместе.

«И даже более того, — чуть не сорвалось у меня с языка. — Знала бы ты, — хотел сказать я, — что сделал сейчас «молодец». Воспользовался тем, что за общей суматохой мне оставили неограниченные полномочия, и разблокировал программу, введя только минимальную систему приоритетов. И пока мы сейчас разговариваем, идет большая перестройка «Медглоуба», а потом будут задействованы промышленные системы, и где-то через сутки одна за другой отключатся десятки сервисных программ. Когда поймут, в чем дело, обратного хода не будет. Ничего, обойдемся несколько лет самым необходимым, без деликатесов не умрем, и звезды подождут. Я видел их глаза…» Она крепко взяла меня за локоть.

— Махнем на Шварцхорн, там есть такое местечко! Заодно перекусим. Час туда, час обратно. А вечером получишь все, что тебе причитается! Я имею в виду, от Совета!

Корнелия улыбнулась. Я тоже.

— Ну что же, давай на Шварцхорн.

Праздник кончился вчера.

По полю шелестели гонимые ветром обрывки упаковок, бумажные стаканчики, разноцветные ленты. У глиняного осла копошилась детвора. Вырытые столбы лежали на земле, рядом уложены бухты канатов. Разбитые мишени белели на склонах.

Я сидел на камне у обрыва. Рядом, на моей куртке, сидела Корнелия и смотрела на сверкающую льдом вершину Шварцхорна. Мы сидели молча — все, что мог сейчас сказать, будет ложью, а что хотел сказать — пока не мог.

Вечером Совет примет решение. Но до того я все им расскажу. И возможно, в этот же вечер мы увидим, как один за другим гаснут огни промышленных комплексов, увеселительных каскадов и экспериментальных площадок. Так или иначе, дело сделано, и все, что обрушится на мою голову, заслуженно. Личная ответственность — да! Но где ей предел? Может, действительно необходима новая этика, а глобальная экономика требует иной системы воспитания? Почти все ругали нас за ввод программы, отмечая, правда, что на нашем месте, возможно, поступили бы так же. Но ведь и фундаменталисты ополчились на код-рецепт! Ну, у них свои резоны, они бьются против унификации мира, против повсеместного распространения достижений науки. Но если разум и фанатизм приходят в чем-то к согласию, то не здесь ли слабое место разума?

Мне ни о чем не хотелось думать. Сделанное — сделано! Надежда не умрет в глазах людей, пусть даже придется немного затянуть пояса.

Я сидел и смотрел. Рядом со мной — прекрасная женщина, и от нее исходит уютное тепло. Что еще человеку надо?

Дети подложили под глиняную скульптуру доски, палки, подтолкнули и, весело крича, покатили в нашу сторону. Вихрастый мальчишка вскочил на спину осла, радостно заорал и тут же спрыгнул. У края обрыва доски уперлись в камень, от криков зазвенело в ушах…

Дети ухватились за доски, раскачали — глиняный осел медленно перевалил вниз и закувыркался, разваливаясь на куски, дробясь, рассыпаясь…

1986 г.

Каждое утро в мое окно стучится нечто.