Он обращался так еще несколько раз, прежде чем кто-то из лжесвиты «гетмана» подвел Чарнецкому свободного коня и острием сабли указал на шатер, расположенный у рыбачьей хижины. Еще вчера там вообще не было ни одного шатра, их разбили поздно ночью, готовясь к штурму.

Чарнецкий сам видел, что Хмельницкого растолкали с большим трудом и рискуя жизнями. Выйдя из шатра, он с трудом взобрался на коня и, поднявшись на возвышенность у хижины, с гневом осмотрел вначале польский, а затем свой лагерь.

– Кто приказал штурмовать укрепления поляков?! – в ярости спросил он поднимавшегося на холм полковника Ганжу.

– Мы считали, что приказ исходил от тебя, – ответил тот.

– Я спрашиваю: кто приказал штурмовать польский лагерь?! – В ярости выхватил саблю командующий.

– Но штурм начали не мы, а татары! Кривонос всего лишь приказал поддержать их огнем из орудий. А дальше черт его знает что произошло…

Хмельницкий погнал коня к командному холму. Чарнецкий, так и не сумевший еще подступиться к нему, а точнее, не решившийся на это, помчался вслед за гетманом, опережая полковника Ганжу, Кричевского и еще нескольких офицеров.

Чарнецкий ни на секунду не усомнился в том, что гнев и удивление гетмана были искренними и что бой завязался без его приказа. В то же время его удивляло, что там, на равнине между рекой и лесом, разворачивается настоящее сражение, а почти все полковники и прочие офицеры находятся здесь, в ставке Хмельницкого, и не торопятся отбыть в свои полки. Но так не бывает, точнее, на войне так быть не должно.

Да и сам гетман, вместо того, чтобы немедленно разослать гонцов с приказом прекратить штурм, почему-то решил занять свое место на холме. Словно казаки выполняли только те приказы, которые исходили с этой вершины.

* * *

Прошло не менее часа, прежде чем повстанцы прекратили не очень-то яростный штурм и умолкла казачья артиллерия… Но и после этого татарские сотни продолжали галопировать вдоль польских валов, расстреливая гарнизон из луков и пистолетов.

Чтобы усмирить их, гетман Хмельницкий послал к ним полковника Ганжу с приказом отойти на берег реки и дожидаться результатов переговоров. Когда Чарнецкий услышал о продолжении переговоров и отводе татар, он готов был поклониться командующему в ноги за то, что, по существу, он спасал его честь.

– Мы продолжим переговоры сейчас же? – с надеждой спросил он. – Или же мне нужно вернуться в лагерь, а уж потом…

– Мы завершим их сейчас же, немедленно, – заверил его гетман. – Вначале у меня было намерение вести переговоры о перемирии. Но когда я понял, что командует войсками не сам коронный гетман Потоцкий, а всего лишь его сын – ведь так?

– Это правда, господин гетман.

– … Мне стало ясно, что командир польского корпуса не обладает никакими особыми полномочиями и для коронного гетмана его решения не имеют никакого веса.

– Но мы могли бы договориться о том, как прекратить битву здесь, на Желтых Водах, а уж затем приступить к переговорам о полном перемирии.

– Вы угадали ход моих мыслей, – охотно поддержал его Хмельницкий, проследив, как Урбач со своей свитой метнулся к позициям артиллеристов. Он знал, что, пока Чарнецкий будет докладывать Потоцкому о его условиях, орудия успеют погрузить на повозки и отправить туда, где сидят в засаде реестровики и татары.

– Передайте Потоцкому, что я щажу его самолюбие и не желаю, чтобы в первом же сражении он был убит или попал в плен. Моя разведка доложила, что ни одна сотня польских войск на помощь не идет. Гонца Потоцкого мы перехватили. Вчера вы сами могли видеть этого несчастного.

– Святая правда: это был он.

– Я мог бы сегодня же взять лагерь штурмом, а то и выморить его голодом.

– Вынужден признать, – растерянно пробормотал Чарнецкий.

– Но вместо этого я сниму блокаду лагеря со стороны Чигирина и беспрепятственно позволю вашим войскам уйти отсюда, чтобы присоединиться к основным силам коронного гетмана. Делаю это с надеждой, что такое миролюбие позволит коронному гетману быстрее заключить мир, а мне – направить депутацию Его Величеству королю Польши.

– Поступив таким образом, вы вернете коронному гетману его сына и его войска. Я лично засвидетельствую перед ним ваше благородство. Готов сделать это и перед королем, после чего путь к переговорам будет открыт. Потоцкий вынужден будет пойти на уступки.

– Вы имеете в виду Стефана Потоцкого? – кивнул Хмельницкий в сторону все еще осажденного лагеря, в котором сейчас перевязывали раненых и скорбели по убитым.

– Потребуете каких-либо уступок и от него? – насторожился парламентер.

– Было бы странно, если бы я этого не сделал. Как это выглядело бы в глазах казаков? Ради чего в таком случае они здесь сражались?

– Естественно, естественно…

– Тогда так: ваши войска выйдут из лагеря, мы двинемся вслед за ними, чтобы, встретившись с основными силами, вступить в переговоры. Но для этого мы должны быть уверены, что Стефан Потоцкий не пустит в ход свою мощную артиллерию.

– Разве недостаточно будет слова чести дворянина, которое он даст в присутствии всех своих старших офицеров?

– Я ценю слова чести. Но еще больше ценю артиллерию. Сегодня же генерал Потоцкий должен передать моим казакам все свои орудия.

– Но их много, и нельзя же…

– Вы не поняли меня, полковник. Я сказал: «все орудия», – резко перебил Хмельницкий. – Сегодня же. После этого осада будет снята и путь на Чигирин свободен. Но прежде чем выйти из лагеря, Потоцкий должен позволить реестровым казакам и наемникам самим решить, оставаться в его войске или же перейти на нашу сторону. Причем он должен позволить им этот выбор в присутствии моих офицеров.

– Хорошо. После того как ваши условия будут обсуждены командирами польского войска, я передам вам те условия, которые…

– Это мои окончательные условия, которые теперь уже не подлежат никакому обсуждению. Завтра утром ваш лагерь должен быть оставлен, иначе мне трудно будет удерживать своих казаков. Не говоря уже о жаждущих получить добычу татарах. Вы сами были свидетелем того, что произошло сегодня на рассвете.

– Но что же в таком случае будет с нашим обозом?

– Мы не грабители, господин Чарнецкий. Мы требуем только сдачи орудий. Остальное оружие и обоз остаются с вами.

Чарнецкий облегченно вздохнул: хоть какой-то уступки казаков он все-таки добился. Отказ Хмельницкого от пленения обоза он тут же выдаст за свою заслугу, причем ему нетрудно будет убедить Потоцкого, Сапегу и прочих, что добился этой уступки в сложнейших переговорах.

– Я дословно передам командующему все ваши условия, – с просветлевшим лицом пообещал он и, пришпорив коня, понесся в сторону своего лагеря.

Командир передового отряда испанцев капитан Ромеро поднялся на склон холма и несколько минут осматривал открывавшуюся ему внизу, в излучине реки, большую усадьбу, принадлежавшую одному из богатых местных землевладельцев. Ее дома и всевозможные хозяйские постройки лепились друг к другу, образовывая некий крепостной овал, в центре которого высился двухэтажный господский особняк.