– Чтобы остановить уходящие польские войска. Которые лишатся, как я уже сказал, всей артиллерии и реестровых казаков. Самих поляков останется немного, но они будут уходить с богатым обозом. Окружив их в урочище, ваши воины смогут растерзать колонну залпами из орудий и тучами стрел. Тяжелая польская конница развернуться там не сможет, зато вашим воинам, часть из которых пересядет с коней на деревья, расстреливать их оттуда будет очень удобно. К тому же помогут мои пехотинцы и артиллеристы.

– Значит, разгромить ляхов должны будут четыре тысячи моих воинов? – Словно бы не расслышал Тугай-бей сообщения о казачьей пехоте и бомбардирах.

– …Почти не понеся при этом потерь. Если вы прислушаетесь к моему совету, как минимум тысяча ваших аскеров завтра же сможет уйти в сторону Перекопа с невиданно богатой добычей: польским обозом, оружием, лошадьми и пленными. Не говоря уже о том, что они принесут в Ор-Капи, в Крым, весть о блестящей победе воинов Тугай-бея, разгромивших отборные войска короля Ляхистана.

Тугай-бей объехал разделявший его и Хмельницкого костер и, приблизившись почти вплотную, присмотрелся к выражению лица гетмана. Выдержав кисловатый запах, источаемый его несвежими одеждами и телом, Хмельницкий не отшатнулся, а сохранил абсолютную невозмутимость.

– Я понимаю, яснейший мурза, что вы продумывали иной путь к исходу завтрашней битвы. У вас была возможность предать меня. Присоединившись к полякам, вы рассчитывали разгромить мои полки и потом вдоволь погулять по окрестным городам и селам.

– Татарин идет в степь не за смертью, а за воинской славой и добычей. Уже который день мои воины жгут степной бурьян, так и не познав ни того, ни другого. Тугай-бей еще никогда не возвращался в Ор-Капи, поедая по дороге своих последних загнанных коней.

– Но если вы перейдете на сторону поляков, то вернетесь в Перекоп, потеряв не только коней, но и воинов. Без обоза, который останется у поляков; без славы, поскольку я не приму боя и уведу свои войска к Сечи, где получу подкрепление. Совершив против воли хана предательство, вы накличете на себя гнев владыки Крыма, а в моем лице потеряете верного союзника. Решите, какой исход для вас важнее. Особенно сейчас, когда еще не завершена борьба за бахчисарайский престол.

Молчание мурзы явно затянулось, но Хмельницкий не торопил его.

– Мы должны войти в шатер и все обсудить за чашкой чая.

– С благодарностью принял бы ваше приглашение, светлейший мурза, но тогда вы потеряли бы слишком много времени. Еще до полуночи вы без лишнего шума, незаметно снимете свой лагерь и уведете воинов в сторону урочища. Ваше место в лагере займут две сотни моих казаков. Пусть ляхи думают, что Тугай-бей все еще ждет исхода переговоров.

– Значит, эти переговоры уже ведутся?

– Целый день, – улыбнулся Хмельницкий. Это была одна из тех сугубо дипломатических улыбок, которая должна говорить собеседнику куда больше, чем самые красноречивые слова. – Хотя все было решено с самого начала.

– То есть вы задерживаете у себя послов, – догадался Тугай-бей. – Что ж, испытанный способ.

– Костры гасить не нужно. Мои казаки еще погреются возле них, разведя с десяток новых.

На рассвете Чарнецкий проснулся от гула орудий. Едва отряхнув с себя похмельную тяжесть, он, пошатываясь, вышел из шатра и увидел поднимавшиеся над польским лагерем султаны взрывов. Около двадцати казачьих орудий, расставленных по разные стороны от ставки Потоцкого, чтобы польским бомбардирам трудно было подавлять их, методично терзали сонных польских гусар, а несколько сотен казаков, сумевших в темноте вплотную подобраться к валам, расстреливали паниковавшее войско из пистолетов, ружей, а то и из легких фальконетов.

– Но ведь мы же ведем переговоры! – в ужасе прокричал Чарнецкий. – Мы второй день ведем… переговоры. Почему ваши казаки начали штурм?!

Отвечать ему было некому. В пределах ста метров от его шатра не было ни одного повстанца. Два шатра, в которых вчера вечером отдыхали полковники Хмельницкого, за ночь попросту исчезли. Вместе с его, Чарнецкого, конем.

– Ваша светлость! – бросился он к командному холму, на котором обычно останавливался Хмельницкий. – Господин гетман! Прикажите прекратить штурм! Мы ведь еще можем договориться!

Он метнулся к проезжавшему мимо казаку, пытаясь выпросить у него коня, но тот, поняв, что перед ним парламентер, огрел его нагайкой и, грозно обругав, ускакал прочь, к реке, из-за которой с невообразимым воплем показывались первые сотни татар. Пройдя по левому берегу реки, они переправились у самой ставки командующего и с криками «Алла! Алла!» ринулись на польский лагерь, осыпая его градом стрел.

– Что ж это происходит, Господи?! – взмолился Чарнецкий. – Да ведь в лагере же решат, что я продался казакам! Они ведь так надеялись на меня!

Татар оказалось немного, не более двух сотен. В какую-то минуту полковнику даже почудилось, что это не татары вовсе, а одетые в вывернутые овчиной наружу тулупчики казаки, позаимствовавшие у татар луки, кожаные шлемы и щиты. Но даже если так, сути дела это не меняло. Тем более что в польском лагере вряд ли смогут понять, что это пока еще наступают не татары.

Запыхавшись, буквально на четвереньках, Чарнецкий взобрался на холм и, к своему дичайшему разочарованию, увидел, что Хмельницкого там нет. На сером коне, очень похожем на скакуна Хмельницкого, восседал какой-то совершенно незнакомый ему человек, которого он не видел даже среди полковников и сотников командующего.

– Где гетман?! – Упал под ноги его коня Чарнецкий, пытаясь хоть немного отдышаться. – Я спрашиваю, где Хмельницкий?! Он обещал! Я – представитель Стефана Потоцкого!

– По-моему, гетман отправился на переговоры к самому графу Потоцкому, – неохотно ответил всадник. Свита из нескольких казаков, маячивших чуть поодаль, оставалась при этом неподвижной и безмолвной словно это были не люди, а каменные истуканы. – Вам он больше не доверяет.

– Но почему?! Я ведь готов был принять любые разумные условия! Но их, условий этих, так и не последовало!

Сразу четыре ядра, выпущенных польскими бомбардирами, взорвались на дальних подступах к холму, как бы изобличая офицера-повстанца во лжи. Если бы гетман находился в польском лагере, его бы не штурмовали, а главное, пушкари не пытались бы тратить ядра на командный холм, в надежде, что удастся вышибить из седла самого командующего.

– Перед вами – полковник Чарнецкий. – С трудом поднялся с земли парламентер. – Я послан сюда на переговоры самим генералом Потоцким. Где сейчас находится гетман? Мне нужно увидеться с ним!

– Если он не в лагере, значит, спит, – проворчал офицер – это был сотник Урбач, – не отрываясь от подзорной трубы. Он сказал правду. Точнее, полуправду. Хмельницкий действительно отдыхал в своем шатре. Он, Урбач, всего лишь играл его роль, дразня польских бомбардиров.

– Где это? Где он отдыхает?! Да укажите же мне его шатер! – метнулся Чарнецкий к свите Урбача. – И попросите своих полковников прекратить штурм! – вновь обратился к сотнику.