– Да, эти вполне подойдут пока. Вряд ли в приюте я буду давать приемы, так что четырех мне вполне хватит. А если потребуется больше, мы ведь всегда можем вернуться сюда?

Пэт покачала головой, потом нашла газету, завернула бокалы и положила их в хозяйственную сумку.

– Оставь кофе, – распорядилась она. – В следующий раз приеду и приберу.

Не приберешь, – подумала Эвелин. Она снова встала из-за стола и потащилась к выходу.

В раковине я заметила другую грязную посуду, на столе – круги от чашек, в сахарнице – ложка с засохшим на ней сахаром. Ты не любишь Кингсли так, как любили его мы. Мы с Хью собирались здесь жить. У нас были грандиозные планы.

Пэт не терпелось поскорее посадить Эвелин в машину, но, пока она запирала двери и меняла алюминиевые ходунки на трости, чтобы ее тетя могла дойти по гравию до машины, та проковыляла в палисад. Под его надежной сенью уже тянулись вверх крепкие зеленые стрелы ирисов, в тенистых уголках густо росли крошечные фиалки, шишковатые ветви магнолий усеивали восхитительные в своем жемчужно-розовом великолепии цветки.

Ворковали голуби, где-то в лесу квохтал фазан, и в ответ на эти знакомые звуки Эвелин прошептала:

– Прощай, Кингсли.

15 мая 1947 г.

Когда настанет час

Первой завела об этом разговор Бригитта, когда они готовились ко сну. Имея навыки и опыт профессиональной акушерки, она интуитивно догадалась, почему Ева так бледна в последнее время.

– Милая, – обратилась она к Еве, – пожалуйста, не думай, что я лезу не в свое дело. Просто мне кажется, что с некоторых пор тебе нездоровится, и меня это тревожит. Некоторое время назад тебя тошнило несколько недель подряд, но ты не похудела. Напротив, выглядишь так, будто объедаешься картошкой.

Ева уже давно поняла, что не сможет долго скрывать свое положение. На ранней стадии, когда ее мучили тошнота и усталость, она легко могла сослаться на то, что подцепила инфекцию от кого-то из последней партии беженцев, прибывших на поезде в лагерь, или съела что-то не то, но она знала, что в конечном итоге разоблачение неминуемо. Форма на ней начинала трещать по швам, но чувствовала она себя прекрасно, на щеках играл румянец.

– Кто-нибудь еще что-то говорил? – рукавом пижамы Ева отерла глаза, из которых заструились слезы.

– Только Салли. Мы обе заметили, – Бригитта подсела к Еве на кровать, обняла ее за плечи. Исходивший от Бригитты запах карболки и крахмала лишний раз напомнил Еве, что ее подруга практичная и здравомыслящая женщина. – В этой комнатушке, где мы вместе одеваемся и раздеваемся, трудно скрыть что-то друг от друга. На каком ты сроке, как думаешь?

– На пятом месяце.

– Поздновато что-либо предпринимать, – покачала головой Бригитта. – Раньше надо было мне сказать.

– Но ты ведь принимаешь роды, а не… Ну, ты понимаешь…

– Это, конечно, так, но я хорошо знаю женский организм. Рождение ребенка – это чудо, но порой оно бывает и проклятием, – Бригитта взяла Еву за плечи. Ее голубые глаза излучали спокойствие. – Ты сама думала, что будешь делать?

Ева пожала плечами, качая головой:

– Наверное, придется уехать домой.

– К родителям? Они тебе помогут?

Ева уронила голову в ладони:

– Нет, к ним я вернуться не могу. Они с ума сойдут. Найду жилье в Лондоне, как-нибудь справлюсь.

– А потом что? Когда ребенок родится, ты его оставишь себе?

– Не представляю, как это возможно. Я – вдова, сама должна на жизнь зарабатывать. И вообще, он мне не нужен, – последние слова она произнесла с горячностью в голосе.

– Не хочешь сказать, кто его отец?

Ева высвободилась из объятий Бригитты и повернулась на кровати лицом к стене.

– Да так, случайный знакомый. Я с ним больше не увижусь.

– Поступай как знаешь, – спокойно сказала Бригитта. – Только прошу тебя, не подвергай риску ни себя, ни ребенка. Для этого уже слишком поздно. А я помогу, когда настанет час.

Ева повернулась на спину, глядя на подругу:

– С родами?

– С родами, конечно, само собой. А еще помогу определить ребенка в хорошую семью, если ты не намерена сама его растить. Сейчас много людей, которые потеряли детей во время войны или не могут иметь своих собственных. Пристроить здорового младенца в хорошие руки не составит труда.

– Они ведь ничего не будут знать обо мне, да?

– Им о тебе знать совсем не обязательно, – улыбнулась Бригитта, – если ты против этого. Здесь есть честные порядочные семейные пары, которые скоро отправятся по своим новым домам. Любая из них будет только рада пополнению в своем семействе. Ты подаришь им надежду. Им будет ради чего стараться строить прекрасное будущее.

– Надежду? Ты так думаешь? – Ева помолчала, кусая губу. Потом: – Но я бы хотела, чтобы ребенок остался здесь. Не в лагере, конечно. Но в одном из близлежащих селений. Я не хочу, чтобы его увезли в Польшу, Канаду или Америку, куда-то далеко от его корней.

– Решать тебе, милая. А я, когда буду выходить из лагеря, ненавязчиво поспрашиваю у местных. Когда совсем располнеешь, отправлю тебя в отпуск по болезни и найду тебе уединенный уголок, где ты сможешь родить. Мы все сделаем без лишнего шума. Так годится?

Ева расплакалась, но то были слезы благодарности, а не горя. Она сильно перенервничала из-за своей беременности, а Бригитте признаться не могла, как она оказалась в интересном положении. Свой секрет она свято хранила. Снег давно растаял, но о Петере вестей по-прежнему не было. На ферму Дегенов Ева больше не наведывалась, но подготовила легенду на случай, если ее станут расспрашивать про ту злосчастную лыжную прогулку. Она просто скажет: «Он куда-то укатил, бросив меня на склоне» или «По-моему, я его разочаровала». И изобразит неведение относительно его местонахождения. В стране постепенно восстанавливался порядок, но обстановка оставалась далекой от скучной обыденности, и исчезновение человека, тем более молодого парня, который, возможно, был вовлечен в противозаконную деятельность, не вызывало подозрений.

– Большое тебе спасибо за понимание, – Ева схватила и стиснула руку Бригитты с идеально чистыми ногтями. – А то у меня ум за разум заходил, я никак не могла решить, что мне делать.

– Не волнуйся, älskling[42], мы с Салли о тебе позаботимся. Пока, насколько я могу судить, ты вполне здорова, состояние у тебя удовлетворительное, значит, и ребенок развивается нормально. Завтра померим давление. А сейчас дай пощупаю живот, – Бригитта склонилась над кроватью. Ева задрала на себе верх пижамы и спустила штаны под округлившийся живот. – Вроде бы нормально.