Однако все начало меняться на следующий год, когда начались репетиции пантомимы. Старина Джек стал выглядеть несчастным, потерял интерес к своей работе. Лу – так звали миссис Холидей – теперь не слишком его жаловала и часто выходила из себя, когда он бывал рядом. Никто ничего об этом не говорил нам, мужчинам, но замужние женщины улыбались, кивали и шептались, что на это есть причины. Однажды на сцене, когда начиналась репетиция арлекинады[45], кто-то заметил, что миссис Холидей, возможно, не будет танцевать в этом году, и все присутствующие заулыбались, будто знали какой-то секрет. Затем миссис Джек вдруг вскачила и устроила скандал, требуя, чтобы зеваки занимались своим делом и прекратили распространять лживые слухи, и тому подобное, как обычно вы, дамы, любите выражать свои чувства, когда у вас на затылке волосы встают дыбом. Остальные пытались ее успокоить, как могли, и в итоге она ушла домой.

Вскоре после этого Лу и Генри Мортимер после репетиции ушли вместе, и он сказал, что доведет ее до дома. Она не возражала – я вам уже говорил, что он был очень красивым мужчиной.

Ну, с того времени она не отрывала от него глаз во время всех репетиций, до той самой ночи последней репетиции, которая, разумеется, проходила в костюмах, пантомимы «Все и Всё».

Джек Холидей, казалось, не замечал происходящего, как это обычно бывает. Правда, он был все время занят собственной работой, потому что, можете мне поверить, у главного машиниста сцены нет свободной минутки на первой репетиции пантомимы в костюмах. И, конечно, никто из труппы не произнес ни одного слова и не бросил ни одного взгляда, который бы привлек его внимание к происходящему. Мужчины и женщины – странные существа. Они будут слепыми и глухими, когда приближается опасность, и только после того, как скандал уже невозможно замять, начнут говорить – как раз в то время, когда им следовало бы помолчать.

Я видел все, что происходит, но ничего не понимал. Мне самому нравился Мортимер, я им восхищался – так же как и миссис Холидей – и считал очень славным парнем. Понимаете, я был всего лишь мальчишкой, к тому же учеником Холидея, поэтому старался избегать любых неприятностей, даже если видел их приближение. Только потом, вспоминая всю эту историю, я начал понимать. Вот почему вы все теперь, надеюсь, осознаете: то, что я вам рассказываю, – результат увиденного и услышанного мною лично, а также того, о чем мне рассказывали после; все это я после долгих размышлений сопоставил и сделал выводы.

Итак, пантомима шла уже около трех недель, когда однажды в субботу, в перерыве между спектаклями, я услышал разговор двух актрис труппы. Они обе были из числа дублерш, которые умели петь и танцевать и должны были всегда быть наготове. Не думаю, чтобы кто-то из них был хорошей актрисой – обе слишком часто ходили на ужин с шампанским вместе с молодыми людьми, швырявшими деньги на ветер. Но это не имеет отношения к делу, не считая того, что девицы эти, естественно, завидовали замужним женщинам – они сами стремились выйти замуж – и тем, которые жили правильнее, чем они. Женщины такого сорта любят видеть падение порядочной женщины, ведь это ставит ту почти на одну доску с ними самими. Совсем плохие, окончательно опустившиеся девицы попытаются спасти порядочную девушку, чтобы она не пошла по их дорожке. Я хочу сказать: если они еще молоды, так как дурная женщина, которые давно уже опустилась, совершенно невыносима. Эти готовы столкнуть вниз любого, если получат от этого какую-то выгоду.

Не в обиду вам, леди, будет сказано, эти две девушки радовались по поводу миссис Холидей и неприятностей, которые она навлекла на Мортимера. Они не видели, что я сижу на сценическом боксе за декорациями к пантомиме, которые приготовили к вечернему представлению. Они обе были влюблены в Мортимера, а он и не глядел на них, поэтому они злорадно мяукали, как кошки на крыше. И вот одна говорит: «Старик-то совсем слепой, раз ничего не желает видеть».

«Не будь так уверена, – отвечает другая. – Он не собирается рисковать. Это ты, должно быть, слепая, Кисси, – таково было имя ее подруги – по крайней мере, на афишах, Кисси Монпелье. – Разве он сам не отводит ее домой после спектакля каждый вечер? Тебе это следует знать, ведь и ты стоишь в коридоре в ожидании своего парня, пока он не вернется из клуба».

«И что с того, чертова ты старуха? – говорит Кисси, которая всегда и всем грубила. – Разве ты не знаешь, что все имеет две стороны? Так вот, старик смотрит только на одну сторону!»

Потом девицы принялись хихикать и шептаться, после чего одна из них говорит: «Так он думает, что-то может случиться только после того, как работа закончится?»

«Наверное, да, – отвечает вторая. – Они оба знают, что старик должен спуститься задолго до того, как поднимут занавес, но она не придет, пока танец “Видение Венеры” не станцуют до половины, а он – до конца арлекинады!»

Тут я ушел – не хотел больше слушать эти разговоры.

Всю неделю все шло своим чередом. Бедняга Холидей плохо выглядел: он был встревожен и постоянно выходил из себя. Я-то это знаю наверняка, потому что его тревожила работа. Он всегда работал много, а сезон пантомимы был для него сплошным кошмаром. Казалось, Джек ни о чем не думает, кроме своей работы. Я тогда считал, что те две болтливых девчонки именно так придумали свою клеветническую историю; ведь, в конце концов, какой бы лживой ни была клевета, она должна иметь какое-то начало. Что-то такое, что выглядит правдоподобно, если его и нет в самом деле! Но как бы старина Джек ни был занят, он всегда находил время проводить жену до дома.

По мере того как неделя шла к концу, мой наставник становился все бледнее, и я уже начал думать, что он чем-то болен. Обычно Джек оставался в театре между представлениями в субботу, то есть не уходил домой, а пил чай и ужинал в кофейне возле театра, чтобы быть рядом, если произойдет заминка во время подготовки к вечернему спектаклю. В ту субботу он ушел, как обычно, когда ставили декорации первой сцены и рабочие готовили наборы для остальных сцен. Где-то в это же время вспыхнула ссора – обычно так бывало по субботам, – и я пошел сообщить об этом Джеку. Когда я пришел в кофейню, то не застал его там и подумал, что лучше о нем не спрашивать, а сделать вид, что я ничего не заметил. Вот почему я вернулся в театр и услышал, что, как обычно, все само собой уладилось, и поссорившиеся парни отправились вместе выпить. Я собрал оставшихся, и мы закончили работу как раз вовремя, чтобы все успели выпить чаю, и я тоже. Именно тогда я начал чувствовать ответственность за свою работу, поэтому не задержался надолго за едой, а вернулся еще раз проверить, все ли в порядке, особенно люк, потому что именно о нем Джек Холидей особенно заботился. Наставник мог не заметить недочета где-то еще, но если дело касалось люка, то его следовало проверить. Он всегда говорил нам, что это не обычная работа, но вопрос жизни и смерти.

Я как раз закончил свою инспекцию, когда увидел старика Джека, идущего со стороны коридора. В тот час вокруг не было ни души, и на сцене было темно. И все же, несмотря на темноту, я видел, что старик смертельно бледен. Я не заговорил с ним, потому что был далеко; к тому же Джек очень тихо шел за кулисами, вот я и подумал, что он, наверное, не хочет, чтобы кто-нибудь заметил, что он отлучался. Одним словом, я решил, что лучше не мешать старику, вернулся и выпил еще чашку чаю.