И в болезни есть свои радости…

* * *

Лечение шло своим чередом. Утром — капельница, в обед и вечером — уколы. Кроме этого, я ежедневно выпивал четыре литра воды с аскорбиновой кислотой и глюкозой. Главное в лечении — больше пить, причем понемногу, но часто.

Мне организовали барокамеру. Барокамера — это большая бочка с окошечком для общения с врачами. Очень эффективная штука. При ослабленном организме хорошо помогает. Лежишь в ней, а тело насыщается кислородом. Красота! Правда, после первого сеанса, узнав, что с кислородом в госпитале напряженка, я от барокамеры отказался.

— Чего отказался? — спросил меня Евдокимович.

— Неудобно как-то. Тяжелораненым бойцам она нужнее.

— Тебе виднее, — пожал он плечами…

Через три недели активного лечения меня перевели в офицерскую четырехместную палату. Вроде и спокойнее, но в общей палате с рядовыми бойцами я чувствовал себя комфортнее…

Тахир навещал меня почти каждый день. Я ворчал на него:

— Чего приходишь? Подхватишь заразу, что тогда? У тебя через три месяца дембель.

— Меня ни пули, ни болезни не берут. Я заговоренный, — с улыбкой отвечал он.

Действительно, он был заговоренный. Три года в Кандагаре и — ни царапины, ни инфекции! Кроме того, окна его комнаты даже осколки от душманских снарядов не брали. Всякий раз после обстрелов я менял стекла, а у него в комнате за два года всего одно окно треснуло. Когда в октябре 1987 года в нашу группу прибыл Александр (тоже выпускник КАИ), я предложил ему занять комнату Тахира.

— Переселяйся. Комната заговоренная!

Александр переселился, а на следующий день после очередного обстрела в его окно влетел осколок от «эрэса»…

* * *

— Ну что Александр Петрович, билирубин[98] почти в норме. Через недельку будем готовить вас к выписке, — сообщил мне лечащий врач.

— Через неделю? А раньше нельзя? — спрашиваю его.

В палату вошел начмед.

— Как дела? — спросил он у врача.

— Да вот, товарищ майор в бой рвется.

— Куда торопишься? — обращается ко мне Евдокимович.

— На свободу с чистой совестью, — шучу я. — Ну, а если серьезно, то все бока отлежал. Почти месяц на кровати валяюсь. Надоело. Чувствую себя нормально.

— При гепатите минимум месяц нужно вылежаться. Так что не суетись, отдыхай, — охлаждает мой пыл Евдокимович.

Я жалобно смотрю на него.

— Хорошо, — соглашается он, — через пару дней возьмем кровь на анализ, если будет в норме, выпишем. Действительно, хватит тебе плацкарту занимать. Мест в госпитале не хватает. В день по пятьдесят больных самолетом в Ташкент отправляем.

Мое выздоровление пришлось на пик эпидемии. Вирусный гепатит, брюшной тиф, малярия… Случались и смертельные исходы, даже среди врачей. Один хирург, оперируя раненого бойца, случайно скальпелем порезал себе палец. Летальный исход. Как потом выяснилось, у бойца был гепатит.

Лечащий врач ушел, начмед остался.

— Евдокимович, ты мне популярно объясни, как жить теперь. Ну, там режим, диета и прочее.

— Популярно? Это можно. Для успешного восстановления твоей печени, — начал он, — необходимы три главных условия: режим труда и отдыха, положительные эмоции и диетическое питание.

— В Кандагаре всего этого в избытке, — прерываю его. — Режим труда и отдыха «идеальный». До обеда мы «мочим» «духов», после обеда — они нас. «Положительных эмоций» — с избытком, особенно после ночных обстрелов — можем одолжить. Диета — «сервис просто загляденье, отдан мухам на съеденье», — шучу я.

— Смышленый малец, — в тон мне отвечает Евдокимович. — Сам все понимаешь. Ну, а если серьезно, диета — не самое главное в восстановлении печени.

Удивленно смотрю на него.

— Да, да, не удивляйся, — продолжает начмед. — Посадишь печень на паровое питание — она только этого и будет требовать. Чуть не то съел — и принимай лекарства. Поэтому печень нужно нагружать. Аккуратно, конечно, понемножку: селедочку, черный хлеб, сальце и тому подобное. А вот куревом не увлекайся. В бане тоже поаккуратнее, особенно в парилке себя не перегружай. Но вот что категорически запрещено, так это алкоголь. Минимум полгода — ни-ни! Кто будет предлагать, посылай куда подальше. Понимаю, что в условиях войны без него тяжко, но выбирать не приходится.

Я внимательно слушал начмеда, мысленно представляя, как это все будет выглядеть на практике. Представлялось не очень-то убедительно.

Евдокимович, прервав инструктаж, пристально посмотрел на меня.

— Понятно. Выйдем во двор, — предложил он. — Пустую бутылку прихвати. Давай быстрее, у меня кроме тебя больных хватает.

Я взял пустую бутылку из-под сока «Дона» и поспешил за начмедом. Во дворе госпиталя Евдокимович положил бутылку на землю и аккуратно ударил по ней камнем. Бутылка раскололась на большие куски стекла.

— И что дальше? — удивленно спрашиваю его.

— Можно бутылку склеить? — на мой вопрос задает он свой.

— Можно. Только зачем? Кому она теперь нужна? Ну, воды холодной можно налить, пуговицы хранить, но при любой нагрузке она развалится.

— Во! Печень твоя вроде этой бутылки. Аккуратно ее можно использовать, но при нагрузках, особенно алкогольных, она развалится, как эта бутылка. Тогда, дорогой мой, дни, проведенные в госпитале, тебе раем покажутся.

Я почесал затылок. Умел Евдокимович убедить. А если серьезно, именно благодаря его наглядному примеру в условиях Афганистана я смог восстановить печень…

* * *

Тридцатого октября 1986 года меня выписали из госпиталя. Лечение закончилось! В медицинской справке, которую мне выдали, было записано: «Нуждается в реабилитационном санаторно-курортном лечении сроком на двадцать четыре дня. В медицинском наблюдении — сроком один год. Соблюдение режима труда и отдыха, в диетическом питании».

На следующий день на разбитой кандагарской дороге началась моя «реабилитация»…

* * *