Я с Володей и двумя Сашками с четвертой виллы пошли в госпиталь проведать Андрюху. В палате, где он лежал, было человек двадцать. Все — пострадавшие от наших «соколов». Андрей выглядел усталым, но искорка в глазах была.

— Мужики! Слушайте сюда, что расскажу, — начал он. — До вас здесь генерал был. Ходил, всем руки пожимал, призывал держаться и раздавал по банке тушенки и банке сгущенки. Представляете?! Человеческая жизнь — банка сгущенки!

— И тебе перепало? — прикалываемся мы.

— А как же. Правда, ему кто-то из медперсонала шепнул, что я майор КГБ. Он извинился и хотел их забрать.

— Отдал?

— Как же. Моя жизнь, что, и двух банок не стоит? Но и это еще не все, — продолжил Андрей. — Генерал меня и спрашивает: «Не могли бы вы рассказать, почему это произошло?» Я ему и ответил: «Почему — не знаю, но как было — могу». И выдал… Резко, конечно, но не грубо, генерал все-таки.

— И что генерал? — интересуемся мы.

— А что генерал? Сказал «спасибо» и ушел. После его ухода братья по несчастью меня героем считают. Майор, а на равных с генералом разговаривал…

— Слушай, герой, ты сильно не зазнавайся, — подмигнул нам Александр, — а то мы быстренько из твоей одной звезды на погонах четыре соорудим и станешь капитаном.

— Вот пошляки! Пришли, называется, проведать боевого товарища… Что? Моя слава покоя вам не дает?

Мы заулыбались. Раз чувство юмора сохранил, начал ругаться, значит, все будет хорошо.

— Ладно, поправляйся, что нужно — телеграфируй.

Пожелав всем бойцам скорейшего выздоровления и оставив им пакет с фруктами, мы вышли из палаты.

* * *

— Как Андрей? — спросил нас шеф.

— Нормально, жить будет. А что в бригаде? Чем закончился разбор полетов?

— Ничем! Военные своих выгораживают. Их можно понять — это же трибунал. Афганское руководство, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию, предложило все списать на своих летчиков. Так сказать, принять удар на себя. Но народ не обманешь. Жаль, — шеф покачал головой. — Жаль, — повторил он. — Столько труда пропало зря. Как теперь с народом работать? В общем, горюй не горюй, а ситуацию уже не исправить. В ближайшие три дня в Кандагар ездить не будем — Гульхан настоял. Вызывайте подсоветных на виллы. Я утром в Кабул улетаю, начальство требует. Старшим остается Евгений.

— Игорь Митрофанович, узнайте насчет моей реабилитации.

После перенесенного гепатита мне был положен двадцатичетырехдневный реабилитационный курс в санатории.

— Узню.

Засиживаться у шефа не стали. Разбрелись по виллам…

* * *

Ребята сели за стол. После пережитого необходимо расслабиться. Через некоторое время за столом уже был слышен смех… Им хорошо, а мне тяжко. В голове сплошной гул и дурные мысли. Да, сейчас бы рюмочка сорокаградусной не помешала бы…

— Санек! Давай пульку распишем, — Тахир с радостной улыбкой заглядывает в мою комнату.

— Нет, Тахир, не хочу.

— Кончай ломаться…

Тахир осекся, увидев мое выражение лица.

— Извини. Не хотел тебя обидеть, — хлопает меня по плечу, — извини.

— Проехали…

Тахир вышел. Меня охватила тоска… Заныла печень. Жалко себя до слез. Хочется зарыться с головой под подушку, одеяло. Хочется волком выть на луну, но тоже облом — луны нет, на улице тьма кромешная.

Лег на кровать. Не лежится. Походил по комнате — словно лев в клетке. Нет, так не годится. Надо что-то предпринять, иначе… Сел написать родителям письмо:

Перечитал письмо. А ведь не все так плохо: тихо, тепло, бананы, апельсины, гранаты… Вот и печень перестала ныть, и аппетит появился.

— Санек, как ты? — В дверях снова показалась голова Тахира.

— Великолепно. Рисуй пульку.

— Ты это серьезно?

— В моем положении шутят?

— Я мигом. Только Женьку тормозну, он в гости к соседям собрался.

Тахир скрылся за дверью… Хорошие все-таки у нас в группе ребята. Надежные, понимающие…

За игрой время пролетело незаметно. Около трех часов ночи все дружно начали зевать.

— Все. Больше не могу, — Тахир бросает карты на стол. — Хоть спички в глаза вставляй.

— Действительно, пора завязывать, — подытожил Женька-борода.

Пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим комнатам.

Тяжело начинается декабрь. Каким будет продолжение и конец 1986 года? Каким будет, таким и будет. Чего гадать. Спать, спать…

Проснулся позже обычного, в половине седьмого. Вроде и спал всего ничего, но с постели соскочил бодренько. Взял лопату. Пошел заниматься любимым делом — копать ямы под деревья. Надо же как-то стресс снимать.

Тахира мое занятие очень огорчало.

— Ну, мичуринец! — говорил он. — Опять людям спать не даешь. С раннего утра лопатой стучишь. Кому твои деревья нужны? Уйдем из Кандагара и яблочками не полакомимся.

— Не мы, так после нас придут и попробуют, — отвечал я.

— Попробуют, жди… После нашего ухода афганцы все твои деревья на дрова порубят. Посмотри вокруг, одни пни остались.

К сожалению, Тахир был прав. На Востоке трепетно относятся к деревьям, особенно фруктовым. В Афганистане же их безжалостно вырубали. Простых афганцев можно понять: детишек надо кормить, пищу приготовить — дрова нужны, а дрова продавались на вес, по 30–50 афгани за килограмм. Где деньги взять? Квалифицированный рабочий шерстоткацкой фабрики получал две тысячи афгани. Вот и весь счет…

Обкапываю дерево. Вдруг знакомый свист. Смотрю на часы — время семь утра. Что-то сегодня «духи» припозднились. Странно… И непонятно, откуда стреляют. А может, это и не они? После вчерашних событий всего можно ожидать. Надо поближе к стене встать. Раз, два, три… Насчитал двадцать три разрыва. Пауза, и вдогонку — двадцать четыре, двадцать пять. Тишина! Заработали «вертушки»…