Нам сначала приходилось работать в городе или на аэродроме под присмотром унтер-офицера Фрицше. Он был явно ненормальным человеком и к тому же ярым ненавистником русских. Поэтому он не давал нам никаких послаблений, часто кричал на пленных, грозился застрелить и даже пытался уколоть в зад штыком. Кроме того, он не ладил и со своими сослуживцами, пререкался с фельдфебелем, осмеливался делать ему замечания. Фельдфебель сначала терпел, но чувствовалось, что он только и ждал подходящего предлога, чтобы избавиться от Фрицше.

Так, однажды под присмотром Фрицше мы копали в военном городке котлован, долбя ломом замерзшую землю. Фрицше подгонял нас: «Работайте быстро, быстро!» Он не хотел отпускать пленных даже в уборную. Наконец к нам пришел мастер Диттрих, который разрешил желающим пойти в уборную. Но часовой возмутился этим и попытался отменить разрешение Диттриха, накричав на него, что он «гражданский, не отвечающий за пленных, и не имеет права отпускать их с места работы». Диттрих обозвал унтера дураком и сумасшедшим и ушел к своему начальству. Через некоторое время и Фрицше захотел в туалет. Он попросил отвозящего за город вынутый грунт и вооруженного водителя грузовика последить за нами и… оставил винтовку у ближайшей казармы для военных, допустив тем самым нарушение воинского устава. Шофер, занятый в кабине своим делом, этого не заметил. Пока часовой отсутствовал, снова появился Диттрих. Теперь водитель отпросился у него и ушел куда-то. Мастер хватился часового, и я ответил, что он давно отлучился, а винтовку оставил. Диттрих недолго думая занес эту винтовку в наше базовое помещение и попросил нас молчать об этом. Мы, конечно, с радостью согласились и стали ждать, что же будет дальше. Не обнаружив на месте ни винтовки, ни водителя грузовика, Фрицше растерялся. Побежал в Цшорнау, чтобы, по-видимому, доложить о происшедшем фельдфебелю. Тем временем Диттрих вынес винтовку из помещения и поставил ее в другое место у той же казармы.

Между тем наступил обед. Мы пообедали и снова приступили к работе. И вдруг появились фельдфебель и унтер-офицер Фрицше, который стал жаловаться своему командиру, что мы украли у него винтовку. Но тут Диттрих сказал, что винтовка стоит на месте, а часовой просто забыл, где ее оставил.

Результатом всего этого события стало то, что на следующий день унтер-офицера Фрицше в Цшорнау уже больше не было, а взамен прислали двух пожилых старших стрелков.

…Последующие дни января прошли без особых событий. Работали мы в основном на товарной станции и в военном городке, где почти закончили рытье котлована. Было холодно и сыро. Многие из нас, ослабевшие из-за постоянного голода и недостатка витаминов, мерзли даже при плюсовой температуре, поэтому разжигали костер, чтобы греться. В лагере стало плохо и с «организацией» дополнительных продуктов. Добираться до буртов с картошкой оказалось очень сложно, так как мокрая земля липла к обуви, а вокруг не осталось никакой растительности, за которой пленные укрывались во время летних «набегов». Так что почти всем приходилось довольствоваться лишь казенным питанием.

В один из дней января в сопровождении фельдфебеля и конвоира Нииндорфа, взявшего с собой большой кожаный портфель, я поехал в Гроссрёрсдорф, чтобы сдать в стирку белье и привезти чистое. Мне было любопытно, для чего потребовался этот портфель, однако спросить об этом я не решился. На обратном пути выяснилось, что в этом портфеле нам привезли пачки настоящих немецких денег – первую зарплату. Вечером, очень довольный собой, в приподнятом настроении фельдфебель раздал нам в казарме по 15 настоящих немецких марок. Никаких ведомостей на зарплату не было, и никто в получении денег не расписывался. В дальнейшем такую зарплату мы получали ежемесячно вплоть до самого конца плена.

Каждый из нас, получив впервые немецкие деньги, рассматривал изображенных на них персон и размышлял, что можно купить на эти деньги. Оказалось, за 15 марок у Доры большую бочку безалкогольного пива или же спички, бумагу, карандаш, иголки, нитки и еще какую-то мелочь, а за 30 марок – безопасную бритву с набором лезвий. Кое-кто сразу вспомнил, что хорошо бы сыграть в карты на деньги.

На следующее утро мы направились под конвоем в баню. Этот наш поход наблюдала Дора, встав неподалеку. Девушка была моего роста, очень симпатичная шатенка с карими глазами. Чаще всего она носила длинное темное платье с белым кокетливым передником. В этот раз я встретился взглядом с Дорой, и, как оказалось, мы крепко запомнили друг друга. Как и большинство моих молодых товарищей, я почти влюбился в Дору, но сильно ее стеснялся, а главное, не имел возможности свободно с ней общаться. Так что мы обменивались с Дорой лишь несколькими словами, приобретая у нее пиво или что-либо еще. Только через 24 года после войны мы с ней впервые наговорились вдоволь, а потом стали дружить семьями.

Глядя на местных женщин, любящих безделушки, Леня Маляр придумал заняться изготовлением из подобранных на работе дощечек красивых коробочек, украшенных снаружи пластинками из кусочков соломы. Он решил продавать эти коробочки за еду или за спиртное немцам, которые могли дарить их женщинам. Мастерил Леня и другие интересные вещи. Солдаты охраны помешали ему доставать необходимый материал и сбывать продукцию. Поощрял его и фельдфебель. Полученными за свой товар пищей, табаком, сигаретами и спиртом Леня делился с членами своего «колхоза», в котором состоял и я.

Другие пленные мастерили также складывающиеся веера, деревянных птичек с машущими крылышками, разнообразные детские игрушки. Но самым большим достижением стало изготовление буквально из ничего Александром Мозжухиным… настоящего баяна.

В один из последних дней января я, Иван Харченко, Сергей Кулешов и Толя Шишов работали со старшим мастером – сорбом Юрием первым на товарной станции. Мы выгружали из вагона мешки с пшеничной мукой и доставляли их на грузовике на продовольственный склад в военном городке. За крайней колеей железной дороги Иван и Сергей увидели сарайчики, в которых железнодорожники содержали кроликов.

У одного крольчатника они разрезали карманным ножиком проволочную сетку и вытащили оттуда двух кроликов, свернули им головы и засунули тушки в брюки. Глубокой ночью в казарме они устроили большой «пир». Фельдфебель почувствовал распространившийся по всему помещению запах крольчатины и вошел к нам в одном нижнем белье. Он постоял с минуту и удалился, ничего не сказав. Конечно, от владельца кроликов поступила жалоба, но фельдфебель заявил, что его пленные кражами не занимаются, а ворами могли быть другие люди, возможно итальянские пленные, часто работающие на вокзале. Очевидно, он остался доволен, что никто из нас не попался.

В тот же день многие пленные вернулись в лагерь со станции не с пустыми карманами, а с набитыми мукой. Несколько ночей в казарме пекли лепешки и варили мучной суп с клецками.

…В новом лагере нас опять посетили власовские офицеры – пожилой майор и неплохо владевший немецким языком молодой лейтенант. Они доставили нам баул с пачками гродненской махорки, которую мы иногда получали и от фельдфебеля, а также пропагандистскую литературу. Наш фельдфебель, как всегда бывало в таких случаях, не представил меня как старшего рабочей команды и ее переводчика и сразу ушел из казармы, так как не считал нужным водиться с власовцами, называя их предателями своей родины. Власовский майор рассказал о достигнутых успехах генерала Власова в организации РОА и пожурил нас за то, что мы почему-то не принимаем никакого участия в этом благородном деле. Докладчик выразил полную уверенность, что большевизм будет непременно уничтожен, несмотря на временные неудачи германских вооруженных сил. Он отметил, что союз Сталина с Черчиллем и Рузвельтом непрочен. Может случиться так, что Германия внезапно заключит мир с Англией и США и тогда они вместе выступят против СССР. Поэтому русским военнопленным следует срочно вступать в РОА, чтобы поддержать Германию и начать создавать новую, свободную Родину, не дожидаясь, что этим займутся новые оккупанты.