Она улыбнулась, поправила волосы. За её спиной грохот сражения медленно уползал в глубь острова; Хрофт бросил взгляд в сторону, там валялась перевёрнутая баллиста и изрубленные тела тех, что стаскивал её с галеры. Воинов Хедина видно не было.

– Ах, О́дин, О́дин, милый мой О́дин. Неистовый Отец Дружин. Хорошо. Мой мастер, мой повелитель доволен тобой и твоим планом.

– Твой повелитель? – только и смог выдавить из себя Старый Хрофт.

– Конечно, – пожала она плечами. – Ты прав, О́дин, – кто может избегнуть власти всемогущего времени? Только боги или те, кого оберегают силы, равные Времени по могуществу. И, как я сказала, твой план сочтён удачным. Тебе и дальше стоит помогать Хедину.

Отец Дружин зарычал в бессильной ярости. Проклятая ведьма, неуязвимая, неуничтожимая, бессмертная!..

– Не сердись, – вдруг тихо сказала она, отбрасывая браваду. – Так было нужно. Кровь миров должна течь невозбранно. А на её пути, увы, слишком часто возникают преграды.

– Какая ещё «кровь миров»?! Когда ты явилась в Асгард, между нами и ванами потекла кровь уже настоящая!

– Кровь всегда должна течь, О́дин. Миры рождаются и гибнут, вспыхивают и гаснут солнца, чёрные бездны глотают обречённых, и они же порождают силу, что даёт жизнь прежде пустому и мёртвому. Войны были и будут. И… не завидуй моей судьбе, Древний Бог; я женщина, я хотела любить и быть любимой, я хотела не только искусство ведовства, я хотела мужа, детей, внуков… Всё это я получила – тогда, в древние времена. Твоя родня полегла на поле брани, как и положено; моя же состарилась и умерла, унесённая Великой рекой. И никакое моё искусство не способно было спасти их от этой участи. Мой муж. Дети, внуки, правнуки… Мне пришлось оставить мой род, я не могла выдержать их мольбы о спасении, которого не могла дать. Мой повелитель не облёк меня подобной властью.

Подумай, О́дин, каково это – стоять над могилой собственного сына, которого ты зачала и выносила, стоять не дряхлой старухой, но такой же молодой и прекрасной, как в день его рождения. Стоять, глотая слёзы, и слышать ненавидящий шёпот за спиной.

– Разве не могла ты менять облик?

– Могла. Но держать иную личину всё время – то же самое, что постоянно таскать на плечах огромный камень. И да, со вторым мужем я проделала именно такое; поверь, О́дин, легче не стало. Но мы сейчас говорим о другом.

– Да. О том, кто послал тебя. О «мастере» и «повелителе». Хотя Лунный Зверь называл тебя «первоначалом».

– Я отвечу. Знай, О́дин, что пройдёт ещё немало лет, прежде чем свершится твоя месть. Но верь, она свершится. Кровь сущего должна течь невозбранно, повторю снова. Так нужно для великого круга, для великого движения душ, оживляющего всё вокруг.

– Душ? Каких душ? Душ умерших? Они же отправляются кто куда, в царство мёртвых, как бы оно ни называлось…

– Для движения душ, – терпеливо повторила Гулльвейг. – А ты думал, дело лишь в твоей мести кровникам? Нет, О́дин, бери куда выше. Что же до моего повелителя… он доволен тобой, и мне позволено открыть тебе тайну. Он тот, чьим попущением как раз и текут реки магии, чьей волей живы Урд, Источник Мимира и Кипящий Котёл. Тот, кто собирает души со всех миров и дарует им новое движение. Тот, чей образ – Великий Орёл. Именно его и почуял Лунный Зверь.

Старый Хрофт стоял, остолбенев.

– Великий Орёл – но души никуда не собираются! Прежде я сам пировал с героями в Валгалле, а трусы отправлялись в Хель!

– В том-то и дело, О́дин. Души собирались у тебя или у Хель, исключаясь из великого потока. К счастью, так обстояло дело не везде. И ты знаешь, что и в твоё время иным удавалось вырваться из этой жуткой предопределённости – или Валгалла, или Хель. Разве заслужили невинные дети все кошмары подобного посмертия? О чём ты думал, О́дин, устанавливая подобный порядок?

– Герои… только герои достойны… сильные и лучшие. Слабые – нет.

– Вампиры бы с тобой согласились, – фыркнула Гулльвейг. – Нет, О́дин, области мёртвых не должны переполняться. Никакая посмертная кара не может быть вечной. Это противоречит верховной справедливости, равновесию сущего. Но… я достигла края дозволенного мне, Отец Дружин. Мои речи окончены.

Она оглянулась – там, в дыму и пламени, продолжалась Хединсейская битва, хотя итог её был уже давно ясен.

– Иди, тебе нельзя терять времени, – властно сказала Гулльвейг. – Едва ли суд над Хедином будет особо долог. Не страшись, ему ничего не угрожает, кроме изгнания. И у него есть ты. А потом у вас будет всего лишь тысяча лет – миг по меркам вечности.

– Тысяча лет для чего?

– Чтобы окончательно направить Хедина на тот путь, которым может пройти он и только он. Маг принял бы его и так, но ты был прав, подтолкнув события. Теперь же просто будь рядом с ним и помогай во всём. Не ищи меня; если мы ещё увидимся, то лишь по воле моего повелителя.

И она исчезла. Безо всяких премудростей, вспышек, искр, дыма или там пламени. Просто место, где она только что стояла, вдруг оказалось пустым.

Старый Хрофт тяжело вздохнул.

Долг его исполнен, чудовищные силы пришли в движение, и молодой маг Хедин, избранный и отмеченный, сделал первый шаг к своему триумфу.

Пусть даже он думает, что шаг этот – в бездну.

(Последний комментарий Хедина: книга окончена. Многое осталось вне её страниц, но я… я теперь понимаю Старого Хрофта лучше. И я понимаю теперь, почему он не хотел говорить об этом вслух. Слово бога, пусть и Древнего, разносится далеко окрест, даже забейся он в самое глухое подземелье.

Что ж, друг мой, старый и верный друг, спасибо тебе за откровенность. Мне кажется, я понял твои намерения. И когда настанет час испытания, я раскрою эту рукопись и перечту избранные страницы – дабы укрепиться в терпении и понимании.

Спасибо тебе, бог О́дин, истинный бог.

Прости меня, что мне не удалось полностью вернуть тебе твою божественность, что до сих пор не восстановлен Асгард, что ты так и не нашёл своё потомство и даже не знаешь, не пресеклась ли твоя линия, или же длится посейчас. Ты пожертвовал всем, и даже честью, ради свершения мести; и неудивительно, что Третья Сила избрала тебя своим орудием.

Спасибо тебе, бог О́дин.

Скоро, совсем скоро нам предстоит битва. Я не знаю, каково окажется твоё место в ней, быть может, впереди, на самом острие нашего удара, или же в совершенно иных сферах, далёких от кровавого поля; но один я знаю точно:

Ты никогда не предашь меня.)