Анакин был ошарашен. Как будто ему в грудь угодил кулаком гаморреанец. Или ранкор. В ушах звенело, комната плыла перед глазами.

— Я бы знал… — бездумно повторил он. — Я бы знал…

— Не принимай близко к сердцу, — посоветовал Верховный канцлер. — В конце концов, это же слухи. Возможно — игра моего распаленного воображения. Идет война, и я начинаю подозревать, что в каждой тени прячется враг. Вот почему ты мне нужен, Анакин. Мне нужно, чтобы ты нашел истину. И принес моему усталому разуму покой.

В грудной клетке словно разворошили золу, жжение было слабым, но даже намек на огонь придал Анакину сил вскочить на ноги.

— Я справлюсь, — заявил Скайуокер.

Пламя разгоралось. Становилось горячее. Сжигая онемение, сковавшее ему руки и ноги.

— Хорошо, Анакин. Я знал, что могу рассчитывать на тебя.

— Всегда. Всегда.

Он повернулся, чтобы уйти. Он пойдет к ней. Он увидит ее. Он узнает правду. Немедленно. Сейчас же. Посреди дня. Плевать, если кто-то увидит.

Вот так.

— Я знаю, кто мои друзья, — сказал он и ушел.

* * *

Он блуждал по комнатам Падме, словно тень, словно призрак. Ни к чему не прикасался. На все смотрел.

Он чувствовал себя так, будто ничего здесь раньше не видел.

Как она могла так с ним поступить?

Порой не замечают лишь те, кто ближе всего.

Как она могла?

Как мог он?

Все комнаты пропахли Оби-Ваном.

Анакин провел пальцем по изогнутой спинке кушетки.

Здесь. Оби-Ван сидел здесь.

Скайуокер обошел кушетку кругом и сел на то же самое место. Ладонь естественным образом легла на подушки… и Анакин почуял эхо присутствия Падме.

Дракон прошептал: Не близко ли для официальной беседы?

Это был страх другого сорта. Холоднее. Уродливее.

Страх, что Палпатин может быть прав.

Воздух в комнатах потрескивал от разлада и тревоги, а еще здесь пахло пряностями и вареными водорослями… бульон хои, вот что это такое. Кто-то здесь недавно пил хои.

Падме ненавидит хои.

У Оби-Вана на него аллергия. Как-то во время дипломатического визита на Андо безудержная реакция Кеноби на церемониальный тост чуть было не стала причиной межпланетного конфликта.

Значит, Падме развлекала какого-то другого гостя.

Из кармашка на поясе Скайуокер достал составленный Палпатином список неблагонадежных сенаторов, просмотрел его до конца, выискивая имена тех, кого знал достаточно хорошо, чтобы опознать их эхо в Великой силе. О многих он никогда в жизни не слышал; в конце концов, их же тысячи. А те, кого Анакин знал, считались сливками общества: Терр Таниель, Фанг Зар, Бэйл Органа, Гарм Бел Иблис…

Наверное, измена почудилась канцлеру. Эти сенаторы известны своей неподкупностью.

Скайуокер нахмурился.

Возможно…

Можно же тщательно выстроить репутацию, считаться честным и прямолинейным, а прогнившее нутро никому не показывать, держать в тайне, чтобы никто не почувствовал зло до тех пор, когда поздно его останавливать?

Можно.

Но сколько? Как им всем удалось так ловко замаскироваться?

А Падме?

Подозрение проникло в мысли и скопилось там таким густым облаком, что Скайуокер даже не ощутил приближения Падме до тех, пока она не вошла в комнату.

— Анакин? Что ты здесь делаешь? Сейчас еще полдень…

Он поднял на нее взгляд — Падме стояла, облаченная в сенатские регалии; тяжелые складки пышной одежды, прическа, напоминающая разгонное кольцо истребителя. Вместо улыбки, вместо солнечного света в глазах, вместо колоколом гудящей радости, которой она всегда встречала его, на лице не было ровным счетом ничего.

Анакин называл этот ее вид Политическим обликом и ненавидел всем сердцем.

— Жду тебя, — ответил он. — О что ты делаешь здесь в полдень?

— Через два часа у меня назначена важная встреча, — бесцветным ровным голосом сообщила госпожа сенатор. — А утром я оставила здесь деку для чтения документов…

— Эта встреча… с канцлером? — Анакин заговорил низко и хрипло. — Та самая последняя встреча сегодня днем?

— Д-да, да, она, — маска дала трещину, Падме нахмурилась, — Анакин, что…

— Мне там тоже нужно быть, — Скайуокер скомкал листок флимсипласта и сунул его в кармашек ремня. — Жду не дождусь.

— Анакин, в чем дело? — Падме пошла к нему, протягивая навстречу руки.Что не так?

Он вскочил на ноги.

— Оби-Ван был здесь, верно?

— Заходил сегодня утром, — она замолчала, медленно опустила руки. — А что?

— О чем вы с ним говорили?

— Анакин, почему ты так себя ведешь?

Одним длинным шагом он преодолел расстояние между ними. Он возвышался над ней. На одну затянувшуюся секунду Падме показалась ему очень маленькой, незначительной, как букашка, которую он мог раздавить каблуком и, не заметив, уйти.

— О чем вы с ним говорили?

Падме не отводила взгляда, и на лице ее было только беспокойство, забота, омраченная растущей болью.

— Мы говорили о тебе.

— Что обо мне?

— Оби-Ван беспокоится за тебя. Он говорит, что ты переживаешь стресс.

— А он — нет?

— То, как ты ведешь себя после того, как вернулся…

— Это не я веду себя. Рядом с тобой я никогда никуда не веду себя! И это не я прокрался сюда сегодня утром!

— Нет, — улыбнулась Падме и, протянув руку, погладила его по скуле.Обычно в это время ты крадешься в другом направлении.

Прикосновение сломало заслон.

Анакин бессильно опустился в кресло, прижав живую ладонь к глазам.

Когда же справился с собой настолько, что сумел заговорить, то произнес:

— Прости меня, Падме. Прости. Я знаю, со мной… трудно иметь дело. Просто… я чувствую себя так, будто нахожусь в свободном падении. Свободном падении в темноте. Я не знаю, где верх. Не знаю, где окажусь, когда достигну самого дна. Или разобьюсь.

Он хмуро разглядывал пальцы, зажмурился, чтобы слезы не вышли наружу.

— По-моему, я разобьюсь.

Падме села на широкий подлокотник его кресла и положила тонкую руку Анакину на плечи.

— Что произошло, любимый? Ты всегда был так уверен в себе. Что изменилось?

— Ничего, — сказал он. — Все. Я не знаю. Все так запутано… Я не могу разобраться. Совет мне не доверяет, Палпатин не доверяет Совету. Они умышляют друг против друга и с двух сторон давят на меня, и…