Погода была отличная. На небе ни облачка, сплошная синева. Травка молоденькая, цветочки и прочая красота мира, которую не очень замечаешь, когда видишь ежедневно. Обычно так происходит с жителями морских побережий. Они не понимают отдыхающих, приехавших на море. Что в нем хорошего? Вышел из дома – и вот оно, никуда не делось. Каждый день море, надоевшее море… Как в том фильме: опять икра, хоть бы хлеба купила!

Кстати, о еде. Кухней заведовал Валентин. У него был мешок со всей нашей провизией – в основном хлеб да сухари, которые мы успели заготовить.

К вечеру, почти выбившись из сил, сделали передышку перед распадком у скал, чтобы в случае опасности уйти по склону и затаиться. Как самому младшему, мне разрешили поспать. Я лег на траву и моментально заснул. Ровно час полного спокойствия, без страха и тревоги. Такой час в нашем положении стоит не меньше года. Немного отдохнул. Стало легче, хотя общее напряжение сказывалось.

Когда начало смеркаться, Седов выбрал место для ночлега, и мы развели небольшой бездымный костер. Вокруг были горы, лес притих. Природа готовилась ко сну.

– Ну что у нас там на ужин? – спросил Валера, пристраиваясь поближе к костру и потирая руки.

– Как всегда, сухари, – улыбнулся Фирсов и стал выдавать каждому законную «пайку».

– Ну и хорошо. Голодный теряет бдительность, а сытый – расслабляется, – заметил Валера. – Поэтому человек всегда должен быть немного голоден.

После ужина Седов наломал палочек и зажал их в ладони, оставив снаружи концы:

– Давайте тащить, кому длинная – тому караулить первому. Кому самая короткая – последнему.

Фирсов вытащил самую короткую, я подлиннее. Самая длинная осталась в руке у Седова.

Как только рассвело, Валентин выдал каждому по паре кусков хлеба, и мы тронулись в путь. Теперь мы уходили от долины в узкое междугорье и шли, продираясь через кустарник, вдоль ручья. Седов сказал, что ручей выведет нас к перевалу, за которым мы будем в безопасности. А там уже решим, куда двигаться дальше.

К вечеру остановились. Валера выбрал лужайку возле ручья и разжег костер. Спичек у нас было много – коробок пять. Был самодельный нож, карандаш и несколько листов тетрадной бумаги, а еще большая парафиновая свеча, которую Фирсов выменял у одного зэка. В тот вечер Валера сделал первую запись в походном дневнике: «2-ой д. п. Прошли 8—10 км». И еще какие-то непонятные для меня знаки.

– А что это за иероглифы? – спросил я, заглядывая в лист.

– Это специальное письмо, – объяснил Валера, – спецшифр. Чтобы понятно было только посвященным.

– А зачем так?

– Экономия места и секретность.

– Секретность-то зачем? От кого?

– От посторонних глаз. А потом, это ж, так сказать, исторический документ. Переход через Кавказ, – пошутил Валентин.

– Точнее, перебег, – поправил Валера, и они дружно засмеялись.

Утро выдалось холодным.

– Давайте костер разожжем, – предложил я, – у меня зуб на зуб не попадает.

– Терпи, казак, сейчас козьей тропкой пойдем, враз согреешься.

Два дня пути были позади. Идти становилось все труднее, потому что тропа вдоль ручья забиралась вверх, то прижимаясь к скалам, то взбираясь на узкие карнизы. Несмотря на голод и усталость, на душе было странное чувство. С одной стороны свобода, с другой – неизвестность. Куда мы идем? Наверное, Малхаз уже рассказал Таисии о моем побеге, ведь охранник Дила, похоже, его человек. Нет, я не хотел больше возвращаться в крепость. Там мне было хорошо, но свобода есть свобода. Ее надо ценить.

С трудом давались километры пути. Моим спутникам было легче. Они, если мы доберемся до своих, скоро будут дома. Их-то после недолгой проверки отпустят. А я? Что будет со мной?..

Я снова думал о Толяне, Насте, Таисии, о доме, о Малхазе, вспоминал Георгия…

На фоне неба стал четче вырисовываться силуэт кряжистой снежной вершины, замыкающей долину. В горах расстояние обманчиво: кажется до «сахарной головы» рукой подать, но идешь час за часом, а она не становится ближе. У нас оставалась всего одна буханка хлеба – дня на три, если совсем ужаться.

По мере подъема все меньше становилось деревьев и кустарника по склонам. Перед снежной вершиной, на которую мы держали ориентир, долина расходилась на два ущелья. Здесь же разделялся и ручей. Мы направились по правому ответвлению.

Ручей стекал уступами, рядом с ним шла звериная тропа. Ох, и тяжело же было карабкаться! Иногда встречались, казалось, совсем непреодолимые преграды в виде осыпи или крутой скалы.

Время от времени я срывал с одиночных мелких кустиков молодые веточки с набухшими почками и на ходу жевал их, пытаясь утолить голод. На редких привалах мы засовывали в рот по корке хлеба, тщательно жевали, стараясь насладиться вкусом немудреной еды, и потом еще долго не проглатывали мякиш.

Распадок, перерезавший хребет, несколько облегчил нам переход через массив.

Сверху открылась потрясающей красоты картина горного ландшафта с отдаленными снежными вершинами. Валера оказался прав: по эту сторону перевала простиралась долина со множеством боковых ущелий. Но до нее еще нужно было дойти.

Валентин показал на северо-запад, в сторону нагромождения гор, и сказал:

– Пробраться через них будет тяжко.

С этой стороны перевала самый трудный путь пролегал по обнаженным скалам, кое-где покрытым мхом и лишайником. Наконец добрались до распадков, пробираться стало полегче. Все чаще появлялся кустарник и низкорослые деревья. Через какое-то время мы наткнулись на ручей, а после того, как прошли несколько километров по выстланному валунами руслу, заметили старую тропу. По ней шли еще несколько километров вдоль склона, не спускаясь в долину. Обогнув отрог горы, увидели террасу с заброшенным виноградником и полуразрушенную хижину. Здесь тропа устремилась вниз. Снова в распадке открылся веселый ручей.

Вечером в долине ручья, укрытой плотным кустарником, в полной темноте разожгли костер. Валера нарвал каких-то листьев, а когда вода закипела, сделал отвар. Кислый, терпкий на вкус, но пить можно. Какие-никакие витамины. Даже уверенности прибавилось.

Фирсов смотрит на костер, и в его темных зрачках отражаются веселые огоньки пламени. Валера пишет что-то в дневнике. Вскоре оба ложатся спать. Сегодня мое дежурство – первое.

Я не даю костру угаснуть, собирая сухие ветки вокруг нашей стоянки. Потом спускаюсь к ручью за водой. Грею кипяток, пью. Внутри теплеет, но сон продолжает одолевать. Тикают Валерины часы. Я ни разу не интересовался, откуда они у него. Может, он их в тюрьме у кого выменял на что-нибудь? Время тянется, как сгущенка, приторно и вязко. Поймав себя на этом сравнении, прикидываю, что сгущенка сейчас показалась бы вкуснее черной икры.

Ночь холодная, и вскоре я начинаю дрожать. Чтобы не замерзнуть, машу руками, делаю приседания, стараюсь думать, о чем угодно, только не о холоде. Главное, что меня утешает, – свобода. Нет надо мной начальников, военкомов, надзирателей. Почему человек не может жить один? Зачем ему вся эта цивилизация, общество, борьба за власть? Вот она свобода – живи, не хочу! Только бы одежду иметь путную, жилье, да кусок хлеба с маслом… Вспоминаю Настю, Таисию, но тут же всплывает рожа Павло. Сытая, самодовольная. Так и хочется ему врезать…