Момент миновал.

Я получила то, что хотела.

Иногда ты спишь сном младенца, иногда сном преступника. Я спала сном больного.

Проснулась мокрая, горячая и с режущей болью в горле. Судя по смятой постели, я всю ночь ворочалась, хотя и не помню, чтобы мне что-то снилось.

Когда ты не помнишь свои сны, это хуже всего, поскольку ты возвращаешься в реальность, не зная, что делала и где была.

Спустив ноги с кровати, я самым жутким образом чихнула.

Я прочистила нос и собиралась одеваться, когда дверь открылась и миссис Мюллет спиной вперед вошла в комнату с подносом в руках.

– Не так быстро, мисс, – сказала она. – Ложитесь обратно в постель. Я принесла вам тосты, джем и имбирный чай.

– Но мне надо вставать, – возразила я. – Мы едем в больницу навестить отца.

– Все уже уехали, – ответила миссис Мюллет. – Вам надо поспать. Вы бы слышали, как вы кашляли и чихали. У вас простуда, вот что. – И она добавила: – Ужасно, вы ночью так всхлипывали. В чем дело, мисс? Только не говорите, что ни в чем. Может, я не очень умная, но не дура.

– Уже уехали? – мой голос скрипел, как мускатный орех на терке. Над этим можно было бы посмеяться, если бы мне не хотелось плакать. – Что значит уже уехали?

– Ушли. Дома никого нет, вот что я имею в виду, – ответила миссис Мюллет, взбивая мои подушки с излишним энтузиазмом.

– Кто? – спросила я.

– Все. Мисс Офелия и Дитер, мисс Дафна, мисс Ундина. Доггер отвез их.

Какое предательство! Как они могли так поступить со мной?

Почему даже Ундине было дозволено увидеть отца, причем не один раз, а дважды, а меня держат в отдалении, словно я пария?

– Дитер? – повторила я. – Мне казалось, Фели порвала с ним.

– Пф-ф-ф! – фыркнула миссис Мюллет. – Просто дурной нрав. Девушки ведут себя по-дурацки, когда у них появляется ухажер. Вы тоже будете, когда придет ваше время.

Я была слишком расстроена даже для того, чтобы скорчить привычную жуткую гримасу.

– Спасибо, миссис Мюллет, – прокаркала я. – Вы правы. Мне нужно поспать.

И без дальнейших препирательств я вернулась в постель, зарылась в подушки и накрылась одеялом с головой.

Несколько раз убедительно подергалась, делая вид, что устраиваюсь поудобнее.

Через секунду я услышала дребезжание тарелок и звук закрывающейся двери.

Она унесла мой завтрак.

Я медленно сосчитала до четырехсот, так чтобы наверняка. Меня ведь уже обманывали.

Быстро оделась, время от времени останавливаясь и закрывая рот руками, чтобы не кашлять. Хотя в доме никого не было, за исключением миссис Мюллет, лучше не попадаться.

Закутавшись по макушку в пальто, свитера, перчатки и шарфы и обув тяжелые резиновые галоши, я взглянула на себя в зеркало и увидела там летчика времен Первой мировой войны, который собирается совершить полет на большой высоте.

Это натолкнуло меня на мысль: у меня еще жив старый летный шлем, в котором я вместе с тетушкой Фелисити летала на «Голубом призраке», самолете Харриет. Я нацепила его на голову, застегнула под подбородком и пришла в полную готовность.

Я тихо выскользнула – во всяком случае, настолько тихо, насколько это было возможно для человека, одетого в стиле сэра Эрнеста Шеклтона[30] – в коридор и проникла в лабораторию.

Открыла восточное окно, выходящее на Висто, – на самом деле, это то же самое окно, через которое сюда забрался Карл Пендрака.

Усевшись на подоконник, я поочередно высунула ноги наружу. Если побеги винограда на кирпичной стене выдержали Карла, они наверняка выдержат и меня.

Я закрыла за собой окно и начала спускаться. Ветки жутко скрипели и трещали, как будто я передвигалась по лестнице из старых костей. Хотя это неважно, восточная стена далеко от кухни, поэтому нет опасности, что миссис Мюллет услышит шум.

Я быстро оказалась на земле и пошла в направлении задней части дома. Стена кухонного огорода прикроет меня почти на всем пути к оранжерее, а что касается остальных участков – что ж, просто надо соблюдать осторожность.

К тому же миссис Мюллет не из тех, кто лениво глазеет в окна.

«Я смотрю за «Агой»[31] и горшками, – однажды сказала она, когда я застала ее за тем, как она разглядывала небо. – Но полезно знать погоду, когда пора идти домой, а твой муж посеял единственный зонтик».

Удача была на моей стороне. Я смогла добраться до оранжереи, и сирена со стороны кухни ни разу не включилась.

– Давай, «Глэдис», – настойчиво сказала я. – Хватит бить баклуши.

Не то чтобы она была к этому склонна. «Глэдис» знала, что я шучу.

Мы в буквальном смысле проталкивались на запад, я таранила ею снежные сугробы, чередующиеся с участками сверкающего льда, а «Глэдис» все время стонала, словно древняя вдовствующая герцогиня, которую силой волокут по полям.

Это наша игра. «Глэдис» любит притворяться, что ее похитили. Я знала, что ей весело, и поскольку это помогало убить время до того момента, как мы окажемся на дороге, я ей не мешала.

Наконец, спустя милю или около того, я перетащила ее через последнюю канаву и поставила на то, что в принципе должно быть бетонным шоссе, но сейчас представляло собой дорогу из смерзшегося снега и льда, ведущую в сторону Хинли.

К счастью, пока мы тряслись на запад, нам почти никто не встретился. Редкие машины, ехавшие на восток, негромко гудели, давая знать о своем приближении, но кроме них, нас сопровождал только встречный ветер и хруст ледяной крошки под шинами «Глэдис».

Ну и неделя!

Чтобы не думать об отце, я начала размышлять о неприятном деле Оливера Инчболда, он же Роджер Сэмбридж. Хотя я уверена, что нашла разгадку преступления, я сомневалась, было ли преступление вообще.

Признают ли Карлу Шеррингфорд-Кэмерон виновной в убийстве? Если так, ее тетю Луизу Конгрив признают соучастницей? Знала ли Луиза тем утром, уезжая в Лондон, что ее сосед – назовем его так – мертв?

Почему Оливер Инчболд после многих лет признания и успеха решил сымитировать свою гибель и скрыться от мира? Ему угрожали чем-то? Может быть, его жена и мать Хилари все еще жива? И он сымитировал смерть, чтобы его не разоблачили? Или он устал он собственной известности?

У меня путались мысли. Я могла бы придумать миллион объяснений, но не хотела.

Полагаю, что идеальное преступление – настолько же редкая вещь, как и идеальное решение. В реальной жизни мы никогда не можем расставить точки над всеми и или собрать все то, что мы считаем уликами.