– Выдержки вам не занимать, – заметил Глеб.

Сыщик сухо произнес:

– Это моя работа. Я решил дождаться подходящего момента и смыться. За все это время ничего значительного не произошло. За исключением одного момента… – Сыщик мучительно поморщился и произнес: – Запах. Тот самый, который я почувствовал, когда бродил по квартире… он стал очень сильным. У меня искривление носовой перегородки и хронический гайморит, поэтому я плохо чувствую запахи. Но этот я почувствовал. Некоторое время ваш друг разглядывал картину Тильбоха, потом закурил папиросу с травкой и улегся на диван. Я стал нервничать. Что в общем-то на меня не сильно похоже. Потом я вдруг почувствовал…

Тут сыщик замялся.

– Что вы почувствовали? – спросил Глеб.

– Страх, – негромко ответил сыщик. – Мне стало страшно. В голову полезли разные мысли. Мерзости… Идиотские воспоминания, о которых я и думать забыл. Пот катился по спине градом. Сердце колотилось, как у девственницы в первую брачную ночь. Что было потом, я смутно помню. Все было как будто в тумане. Ваш друг метался о комнате, потом упал и стал кататься по полу. Ему вроде казалось, что его кто-то душит. Не знаю, может, так оно и было. Я в тот момент мало что соображал.

– Ну а потом? Что было потом? – спросил Глеб.

– Потом он выскочил из квартиры. Я вышел из кладовки, но в квартиру снова кто-то вошел, и мне пришлось снова прятаться. Сперва я подумал, что это вернулся ваш друг, но это был совсем другой человек. Он был одет в темное пальто с поднятым воротником и черную бейсболку. На носу – темные очки. Идиотский маскарад, но он помог. Лица я не разглядел.

– Но это был мужчина?

Сыщик задумался. Потом вздохнул:

– Не знаю. Окна в гостиной были зашторены. За окном начинало смеркаться. И потом – этот маскарад…

– Что незнакомец делал в квартире?

– Открыл окна – в гостиной и на кухне. Потом взял картину Тильбоха и ушел. Да, и еще – пока он был в квартире, он зажимал нос платком. Но к тому моменту запаха я уже не чувствовал. Возможно, из-за моей болезни. Вот и вся история. Я бы никогда вам не открылся, но мне нужно было кому-нибудь это рассказать. Просто чтобы не свихнуться.

– Вы рассказывали об этом Амирханову?

– Не все. Только про то, что меня кто-то опередил. Амир страшно бесился, кричал, что лишит меня гонорара. А я и не возражал, лишь бы поскорее освободиться от этого дела. Честно говоря, беготня за картиной здорово меня утомила.

– И каково ваше мнение обо всем этом? – спросил Глеб.

Сыщик подумал и ответил:

– Трудно сказать. Такого ужаса я не испытывал никогда. Если бы я не был атеистом, я бы решил, что в квартире фотографа орудовал дьявол. Но наверняка этому можно найти и рациональное объяснение.

– И какое о вы нашли?

Сыщик усмехнулся:

– Никакого. Боюсь, что за объяснениями мне придется идти в церковь.

– Вы больше не возвращались в квартиру Давыдова?

– Я скорее залезу в пасть льву, – сказал сыщик. – Спасибо, что спокойно меня выслушали, Корсак. Я боялся, что вы занервничаете, и мне придется применить силу, чтобы вас успокоить.

– Интересно было бы на это посмотреть.

– Да, вы крепкий орешек, я знаю. Сейчас я уйду, а вы постараетесь обо мне забыть. В этом деле я больше не участвую. Мой вам совет – держитесь от картины подальше. Сердцем чую – она принесет еще немало бед.

* * *

Голос Шатрова звучал устало:

– Алло, Корсак, это Шатров. Мы нашли твоего друга. У парня здорово поехала крыша. Сидел под деревом, на Павелецкой площади, в компании бомжей. При задержании сопротивлялся, даже укусил патрульного за руку. А запашок от него…

– Где он сейчас?

– В Кащенко. Парень очень агрессивен и не помнит даже своего имени. Тебя-то уж точно не узнает.

– Ясно. Спасибо.

– Не за что. Кстати, мне доложили, что он все время твердит про какой-то ключ, подсвечник и часы. Не знаешь, что это значит?

– Нет.

– Ну, тогда бывай.

Шатров положил трубку.

Глеб задумался.

Ключ, подсвечник и часы. Ultimam cogita. «Думай о последнем». О чем «последнем»? Или – о ком? Ключ-подсвечник-часы, ключ-подсвечник-часы… Думай о последнем… Ключ-подсвечник… В мозгу Глеба забрезжила какая-то мысль, но он никак не мог ее ухватить.

Не лезь в коперниковы сферы,

Воззри в духовные пещеры.

Г. Сковорода

Москва, 1882 год от Р. Х.

Высокий парень во фризовой шинели с судками в руках (по виду – типичный лакей, несущий из трактира обед для своего барина), задумавшись о чем-то своем, хотел было перейти через дорогу, но костлявый мужичонка в поношенном треухе схватил его за рукав и дернул обратно на тротуар. Карета, под которую непременно угодил бы парень, не случись рядом мужика, бодро прогромыхала по брусчатке мимо.

– Вот черт! – выдохнул лакей, приходя в себя. – Чуть Богу душу не отдал! Спасибо, друг!

Мужик беспечно улыбнулся в ответ. Затем оба повернули головы и посмотрели вслед карете. В ней сидел осанистый, бородатый мужчина в дорогой одежде и с лаковой тростью в руке. Блестящие черные глаза смотрели по сторонам надменно и спокойно.

– Это кто ж такой поехал? – поинтересовался мужик у парня. – Какой-нибудь князь? Али енерал в отставке?

– «Енерал», – передразнил парень. – Бери выше! Сам Брокар поехал!

– Кто-кто?

– Брокар. Большой человек. Миллионщик! Его мылом вся губерния моется.

– Мыловар, стало быть? – кивнул мужик. И покачал головой. – Чудеса.

– «Мыловар», – скривил нос парень. – Барынь-то московских видывал?

– Ну.

– Как они пахнут, чуял?

– А то, – улыбнулся мужик. – Ежели богатые, то вкусно пахнут.

– Скажи спасибо Брокару. Это он для них духи готовит. Двадцать пять рублев за флакон, о как!

– Двадцать пять! – ахнул мужик. – Это ж, положим, сколько водки купить можно? Ведро али больше?

– Ведро, – насмешливо повторил парень. – Бери выше!

Мужик проводил карету восторженным взглядом.

– Говорят, на заграничной выставке он своими духами французов за пояс заткнул, – сказал парень.

Мужик поправил на голове треух и весело произнес:

– Ну это нашему брату не впервой – французиков бить. Как, ты сказал, его зовут?

– Брокар.

– Что ж за фамилия такая? Он что, немец?