— Пошли, — просто сказал он. — Вдарим дымком тебе в бороду.

Ахкеймион представления не имел, что означали слова нильнамешца, но пошел за ним следом. Как выяснилось, под «дымком» подразумевался гашиш. Как только Ахкеймион подошел к костру, ему тотчас вручили трубку, и вот уже он сидел в центре внимания, скрестив ноги, и попыхивал. Возможно, от волнения, он затянулся слишком глубоко.

Дым обжег, как расплавленный свинец. Все зашлись от хохота, когда он закашлялся так, что стал багровый.

— Вот видите! — услышал он ликующий вопль Сомандутты. — Не я один такой!

— Колдун! — проворчал кто-то и стал подбадривать его, а остальные подхватили: «Кол-дун! Кол-дун!» — и Ахкеймион невольно улыбнулся и, еще давясь от кашля и утирая слезы, признательно кивнул. Его даже шатало.

— Привыкнешь, привыкнешь, — пообещал кто-то, взяв его за талию. — На тропе плохого зелья не держим, приятель. Такое, чтоб далеко повело!

— Видите! — повторил Сомандутта, словно он остался последним вменяемым человеком на земле. — Я тут ни при чем!

Гашиш уже пропитал все ощущения Ахкеймиона, когда Сомандутта, или Сома, как его называли остальные, начал представлять всех по очереди. Ахкеймион и раньше встречал подобные группы — чужие люди, которых превратности пути сбили в несколько настоящих семей. Как только они перестанут ершиться, Ахкеймион сразу станет для них поводом лишний раз продемонстрировать крепость своего братства. Каждая семья с готовностью бросалась доказать тем или иным образом свою исключительность.

Был там Галиан, возможно, самый старый из Укушенных. В юности он был солдатом старой нансурской армии, даже сражался в знаменитой битве при Кийуте, где Икурей Конфас, последний из нансурских императоров, одолел кочевников-скюльвендов. Великан, которого Сома назвал Оксом, на самом деле звался Оксвора — блудный сын знаменитого Ялгроты, одного из героев Первой Священной войны. Еще Ксонгис, джекский горец, служивший некогда императорским следопытом. Он, как объяснил Сома, был у Капитана «как персик», что в его устах означало — самым ценным имуществом.

— Если он замерзнет, — сказал нильнамешский дворянин, — снимешь с себя плащ и будешь им растирать ему ноги!

Второй гигант был Поквас, или Покс, как его называли. Если верить Сомандутте, он был опальным танцором меча из Зеума, пришедшим заработать себе на хлеб среди грубых варваров Трех Морей.

— У него всегда Зеум то, да Зеум се, — с деланой неприязнью передразнил его нильнамешец. — Зеум придумал детей. Зеум изобрел ветер…

Был там Сутадра, или Сут, в котором Ахкеймион уже определил кианца, по бородке клинышком и длинным усам. Сут избегал говорить о своем прошлом, а значит, сказал Сома нарочито пугающим тоном, он откуда-то бежит.

— Вроде фанимского еретика.

И, наконец, Мораубон, худощавый галеотец, который был в свое время шрайским жрецом, «пока не понял, что от молитв персики не растут». Вопрос о том, был ли он «голым-полукровкой», служил темой бесконечных споров.

— Он охотится в два лука, — пояснил Покс, широко, во всю свою черную физиономию ухмыльнувшись.

Вместе все семеро представляли собой последних оставшихся в живых из первого состава артели, собранной лордом Косотером десять лет назад. Они называли себя Укушенными, потому что их «изглодали» многочисленные долгие «тропы». К тому же каждый из них и в прямом смысле был кусан шранком — и с гордостью демонстрировал шрамы в качестве доказательства. Покс даже встал и приспустил рейтузы, показав запекшийся шрам в виде полумесяца через всю левую ягодицу.

— Сейен милостивый! — воскликнул Галиан. — Теперь понятна тайна пропавшей бороды Сомы!

Шутка была встречена буйным весельем.

— Он там прятался? — спросил Ахкеймион настолько невинно, насколько способен старый опытный хитрец.

Укушенные разом умолкли. Несколько мгновений он слышал только беседы и смех от соседних костров, просачивающиеся сквозь решето леса. Он сделал этот шаг, столь важный для постороннего в сплоченной компании, шаг от наблюдения к сопричастию.

— Кто — прятался? — спросил Ксонгис.

— Тот «голый», который его укусил.

Первым покатился с хохота Сомандутта. Потом к нему присоединились все Укушенные, раскачиваясь на циновках, обмениваясь взглядами, как будто чокались бесценным вином, или просто закатывали вверх глаза, поблескивавшие в темноте извечного ночного небосвода.

Так Друз Ахкеймион оказался в друзьях у людей, которых он, по всей видимости, уже убил.

С тех пор как Ахкеймион выбрался из своей башни, он боялся, что одряхлевшая плоть подведет его, что у него откроется какой-нибудь из бесчисленных недугов, которые закрывают для пожилых людей долгие путешествия. Почему-то он решил, что его исхудавшее тело стало к тому же намного слабее. Но он был приятно удивлен, видя, как ноги наливаются мышцами, а дыхание становится глубоким — так, что он уже без труда справлялся даже с самым беспощадным темпом.

Следуя друг за другом вереницей и ведя мулов в поводу, они шли широкой дорогой, большей частью проходившей параллельно реке. Многие участки пути были коварны, поскольку дорогу избороздили так глубоко, что на поверхность вылезли камешки и узловатые корни. Над путниками вставали Оствайские горы, вершины которых терялись в стаях темных облаков шириной во весь горизонт. Казалось, что они незаметно откусывают с востока по кусочку от неба.

Они миновали несколько возвращающихся домой артелей — цепочки истощенных до невозможности людей, согнувшихся под остатками провизии и связанных в тюки скальпов. Ни мулов, ни лошадей у них уже не оставалось. Вид охотников мог бы показаться жутким — ходячие скелеты в чужой краденой коже — если бы его не скрадывало их ликование от перспективы купить весь Мозх.

— Им пришлось зимовать в Пустошах, — пояснил Ахкеймиону Сома. — Нас самих чуть зима не застала. Последние пару лет перевал Охайн особенно коварен. — Сома опустил голову, словно проверяя, не стерлись ли ботинки. — Похоже, мир холодает, — добавил он, пройдя несколько шагов.

Сойдясь, партии обменивались новостями и перешучивались. О новых шлюхах. О том, что погода в Остваях портится. О скупщиках, которые при расчетах «забывают загибать большой палец». Делились слухами о Каменных ведьмах, пиратской артели, а по сути армии бандитов, которые охотились за скальперами, так же как скальперы охотились за шранками. Предупреждали, какие кабатчики разбавляют вино. И, как всегда, дивились невероятному коварству «голых».

— Прямо с деревьев! — говорил какой-то совсем древний норсираец. — Так и повыскакивали на нас! Чисто обезьяны, да все с этими ножами, чтоб им…

Ахкеймион слушал, с интересом и тревогой, ничего не говоря. Как все колдуны Завета, он относился к миру с высокомерием человека, который пережил — пусть даже и опосредованно — все возможные его мерзости во всех их проявлениях. Но что-то совсем иное происходило в Пустошах, то, от чего у Шкуродеров начинали напряженнее звучать голоса, стоило им заговорить на эту тему. По манере держаться и внешнему виду охотников, в них тоже можно было признать людей, переживших некие страшные события, но еще более гнусные и подлые, чем гибель народов. Есть злоба, которая заставляет отдельных людей перерезать другим глотки, а есть злоба, которая заставляет браться за меч целые народы. Охотники, по мнению Ахкеймиона, находились где-то посередине между двумя этими состояниями безумства.