И впервые он плохо понимал, что будет дальше.

Мысль эта возникла, когда он увидел полумертвого от голода человека, скорчившегося под пологом ветвей ивы и спрятавшего лицо в колени. Не успев понять, что делает, Ахкеймион присел рядом и помог ему выпрямиться. Тот был легкий, как щепка. Лицо осунулось — такие лица Ахкеймион видел в Карасканде во время Первой Священной войны: сквозь кожу отчетливо выпирали углы и неровности черепа, щеки ввалились, а глазницы казались двумя ямами. Глаза у несчастного были равнодушными и бесцветными, как оплывшая свеча.

Он ничего не говорил, лишь продолжал смотреть в одну точку.

Поквас опустил широкую ладонь на плечо Ахкеймиону — тот вздрогнул от неожиданности.

— Где упал, там и лежи, — сказал танцор меча. — Закон. На тропе, приятель, никакой жалости.

— Что это за солдат, который оставляет товарища умирать?

— Такой солдат, который на самом деле не солдат, — ответил Поквас, неопределенно пожав плечами. — Скальпер.

Хотя тон танцора все объяснял — просто Пустоши такое место, где нет возможности соблюдать ритуалы и предаваться бесполезному состраданию, — Ахкеймиона подмывало спросить, что Поквас имеет в виду. В груди у него негодующе бурлила и клокотала старая потребность спорить и возражать. Но вместо этого он лишь пожал плечами и послушно вернулся следом за великаном-танцором в растянувшуюся колонну.

Тот Ахкеймион, который любил разговаривать и задавать вопросы, умер много лет назад.

Но случай продолжал занимать мысли старого колдуна, не столько своей жестокостью, столько трагизмом. Слишком долго скрываясь от мира, Ахкеймион почти забыл, что люди могут умирать так бесславно — как собаки, которые прячутся в заросли, чтобы испустить последний вздох. Образ несчастного так и стоял у него перед глазами: затуманившиеся глаза, хватающие воздух губы, обмякшее тело, как мешок с костями. Ахкеймион чувствовал себя не в своей тарелке — да и как иначе? Измученный снами о Первом Апокалипсисе и воспоминаниями о Первой Священной войне, он считал, что никто иной не видел столько смерти и унижения, как он. Но эта встреча с умирающим незнакомцем повисла на нем новым бременем, давила, мешая вздохнуть.

Было ли это предчувствие? Или он просто становился мягкотел? Такое он видал не раз: когда сострадание делало сердца стариков мягкими, словно гнилые фрукты. Его удивило, что его старые кости еще сильны. Быть может, подведут его не они, а слабый дух…

Его постоянно что-то подводит.

Дорожка вилась все дальше и дальше сквозь чащу леса. Она успела перевидать бесчисленные артели охотников. Кто шагал по ней гордо, кто с трудом волочил ноги. Хотя Сомандутта несколько раз подходил к нему, пытаясь вытянуть на какой-нибудь пустой разговор, Ахкеймион хранил молчание, продолжая задумчиво шагать вперед.

В тот вечер он решил подсесть к Поквасу у костра. Общее настроение было праздничным. Ксонгис подстрелил олениху, которую артель разделила поровну по старшинству — целиком, включая нерожденного детеныша. Ахкеймион ничего не сказал, зная, что святотатства в поедании стельной дичи эти люди не усматривают.

— Я тут думал насчет этих «законов тропы», — сказал Ахкеймион, доев свою долю. Чернокожий поначалу ничего не ответил. В отсветах костра, поблескивая обнаженными зубами, которые рвали мясо с кости, он выглядел особенно свирепо. Некоторое время Поквас задумчиво жевал, потом сказал:

— Ну.

— Если бы там был Галиан, если бы у дерева ле…

— Было бы то же самое, — с набитым ртом перебил его зеумец. При этом он глянул на Галиана и с притворно извиняющимся видом развел руками.

— Но он… он же тебе брат, разве не так?

— А то.

Сидевший с другой стороны костра Галиан изобразил звук поцелуя.

— И как же быть с законами братства? — продолжал гнуть Ахкеймион.

На этот раз ответил Галиан.

— На тропе, колдун, есть только один закон: закон тропы.

Ахкеймион нахмурился, помедлил, выбирая один из нескольких роящихся в голове вопросов, но Галиан встрял раньше, чем он успел открыть рот.

— Братство — это все замечательно, — сказал бывший наемник, — до тех пор, пока не начинает обходиться слишком дорого. Как только оно становится недопустимой роскошью… — Он пожал плечами и снова занялся костью, которую все это время не выпускал из руки. — «Голые», — подытожил он лениво.

«Шранки», — вот что он говорил. Шранки — единственный закон.

Ахкеймион вглядывался в лица через пламя костра.

— Значит, никаких обязательств? Ничего такого, что может предоставить преимущество вашему противнику. — Он почесал нос. — Так мог бы сказать наш доблестный аспект-император.

Помимо смутного интуитивного ощущения, что обсуждать аспект-императора неразумно в целом, старый колдун не представлял, чего ожидать дальше.

— Я бы помог, — брякнул Сома. — Ну, то есть, если бы умирал именно Галиан. Точно бы помог…

Пиршество приостановилось. Все лица по кругу повернулись к молодому нильнамешцу, некоторые были перекошены притворным гневом, по другим гуляли скептические ухмылки.

С простодушной улыбкой Сома продолжал:

— У него ботинки мне налазят, как на меня сшитые!

Последовала секундная тишина. Шутки Сомы, как заметил Ахкеймион, обыкновенно приводили к своего рода коллективному судилищу с вынесением приговора, особенно когда он специально старался быть смешным всеми силами. Люди качали головами. Закатывали глаза к небу. Оксвора, огромный туньер с вплетенными в нечесаную гриву ссохшимися головами шранков, поднял глаза от обглоданного до блеска ребра, кривясь, как будто ему испортили аппетит. Не произнося ни слова, он бросил кость в нильнамешца. То ли по счастливой случайности, то ли потому, что кость была жирная, она не отскочила, а соскользнула с его головы.

— Окс! — заорал Сомандутта, рассердившись всерьез, но без обиды, как человек, привыкший к подобным шуткам. Великан ухмыльнулся, поблескивая крошками мяса в бороде и усах.

Внезапно все повскакали на ноги, и по незадачливому нильнамешцу забарабанила беспорядочная волна костей. Тот закрывался руками, чертыхаясь. Он сделал вид, будто в кого-то из них швыряет кости обратно, но в конце концов присоединился к общему хохоту.

— Обери брата твоего, — назидательным тоном сказал Ахкеймиону зеумец и хлопнул его по спине. — Добро пожаловать на тропу, колдун!

Ахкеймион смеялся и кивал, поглядывая за пределы круга освещенных лиц во внешний мир, укрытый плащом ночи. Непростая и своеобразная вещь — товарищество убийц.

Через два дня после того, как Ахкеймиона представили Укушенным, он заметил, что вдоль размеренно шагающей колонны трусцой бежит Ксонгис. Остальные не обратили на него внимания: Ксонгис постоянно где-то бегал, пока остальные шли вперед. Больше от скуки, Ахкеймион поинтересовался у него, что случилось, ожидая какого-нибудь насмешливого и колкого ответа. Но джекиец неожиданно замедлил шаг и пошел рядом. Его куртка с короткими рукавами открывала жилистые руки борца, коричневые под красноватым загаром. Это был худощавый и широкоплечий мужчина, от которого веяло спокойствием, сжатым, как пружина, что было неудивительно для бывшего императорского следопыта.