– Понимаю, это тяжело, учитывая, чем он занимается, но мы очень рады, что он выжил. Боюсь, он вряд ли когда-нибудь сможет снова играть на гитаре. Восстановить голос, учитывая травмы горла, тоже может быть трудно, но, полагаю, со временем он сможет петь. Будет непросто, но с правильной физиотерапией и работой над голосом он сможет восстановиться. – Врач печально улыбнулся. – Сейчас он будет какое-то время спать, но когда можно будет его увидеть, я попрошу медсестер вас позвать.

Когда он ушел, в комнате воцарилась тишина, только Рудольф колотил кулаком по стене и ругался:

– Черт, черт, черт.

Когда Брукса перевели в другую палату, нам позволили заходить к нему по двое. Я должна была войти последней и держалась чуть поодаль, ожидая своей очереди. Когда я наконец вошла, он спал, и в какой-то степени я была этому рада. Я стояла в углу палаты и смотрела, как он спит. Он тяжело дышал, и казалось, что ему трудно глотать. Шрам на шее тянулся от ключицы до подбородка. Его левая рука была забинтована, на теле было несколько синяков, но он был жив. Поэтому все остальное было неважно.

– Вы не причините ему вреда, – сказала мне медсестра, проверяя его жизненные показатели.

Мне разрешили войти в палату тридцать минут назад, и с тех пор я не сдвинулась с места.

Она улыбнулась.

– Если вы будете держать его за правую руку, то не причините ему вреда. Ему дали снотворное, чтобы он немного отдохнул. Он беспокойно спал, это затрудняет его выздоровление. Значит, он еще какое-то время будет спать. Но, если вы хотите побыть с ним… – Она указала на стул справа от Брукса. – Вы можете взять его за руку.

Я кивнула, подошла к нему, села и медленно переплела его пальцы со своими.

Я здесь, Брукс. Я здесь.

Медсестра улыбнулась.

– Я скоро вернусь проверить, как он.

Как только она ушла, я придвинулась ближе и положила голову ему на руку. Его грудь поднималась и опускалась каждые несколько секунд, и я считала каждый его вдох. Я придвинулась ближе, желая, чтобы он почувствовал мое тепло на своей коже, желая, чтобы он знал, что я здесь.

Я здесь.

Я не могла отвести от него глаз. Я боялась, что он может перестать дышать.

– Простите, я не знала… – раздался голос. Я подняла голову, обернулась и увидела, что на пороге стояла женщина. В руках у нее была ваза с цветами. – Я… – слова сорвались с ее языка, и она нахмурилась. – Мне не сказали, что здесь кто-то есть.

Саша.

Я видела ее раньше, потому что следила за ней в Интернете и изучила каждую ее фотографию в «Инстаграме». Она была прекрасна, и казалось, она не прилагала для этого никаких усилий. Она была не накрашена. Просто одета. Она просто пришла – с цветами.

Она посмотрела, как моя рука все еще сжимает руку Брукса.

Я быстро отпустила ее.

– Простите. Я просто оставлю их и поеду. – Она поморщилась, поставив вазу на прикроватную тумбочку. Повернувшись, чтобы уйти, она остановилась. – Это вы, да? – спросила она.

Я в замешательстве прищурилась.

– Ой, да не притворяйтесь. Это вы. Девушка, которая отправляла ему книги.

Я встала. Мне было неловко. Я не могу ей ответить.

– И все? Вам нечего сказать? Я не хочу быть грубой. Просто. – Она остановилась. – Знаете, не только вы беспокоитесь о нем.

Я постучала себя по горлу. Она прищурилась и озадаченно посмотрела на меня.

– Что?

Я огляделась в поисках чего-нибудь, на чем можно было бы писать. Увидев на стене белую доску, которой пользовались медсестры, я поспешила к ней.

Я не могу говорить.

Саша скрестила руки.

– Типа только сегодня или… вообще?

Вообще.

Она нахмурилась. В ее глазах промелькнуло чувство вины.

– Простите, я не знала. Как вас зовут?

Мэгги.

– Мэгги. – Она запустила пальцы в свои шоколадно-каштановые волосы, затем уперла руки в бедра. – Вы от него без ума, да?

Я не знала, что ответить, потому что чувствовала, что все, что я скажу, может причинить ей боль.

Она улыбнулась.

– Все хорошо, я знаю. Сложно не быть от него без ума. Я пойду. Не могли бы вы, пожалуйста, не говорить ему, что я заходила? Не для него, а для меня. Мне бы не хотелось, чтобы он знал.

Вы уверены?

– Да. Просто позаботьтесь о нем, хорошо? Ему будет плохо из-за того, что он больше не сможет играть на гитаре. Это его жизнь. Это – и… – она замолчала и одарила меня еще одной натянутой улыбкой. – В общем, я пойду. И не давайте ему выходить в Интернет, ладно? Сегодня пресса может возносить тебя до небес, а завтра – макнуть лицом в грязь. Известный человек легко может потерять себя после трагедии. На этот раз пресса поразительно быстро отвернулась от Брукса. А вы знаете, какой он чувствительный. Не уверена, что он сможет справиться с негативной реакцией. Следите за ним. Когда человек находится в центре внимания, кажется, что он не одинок. Но никто не знает, насколько на самом деле можно чувствовать себя одиноким. Напомните ему, что его ценность не определяется заголовками газет.

Я пообещала, что присмотрю за ним.

Она вышла из комнаты, и я стерла все с доски. Я снова села рядом с Бруксом и взяла его за руку. Моя щека прижалась к его руке, и я снова начала внимательно следить за каждым его движением.

– А, и Мэгги? – сказала Саша, возвращаясь в палату. – Я хочу, чтобы вы знали. Я это вижу. – Она переступила с ноги на ногу и указала на Брукса и меня. – Вы смотрите на него так же, как он смотрел на те книги. Спасибо вам за то, что вы не чудовище, каким я вас представляла. Мне просто хотелось бы, чтобы вы были уродиной, вот и все, – сказала она с намеком на очарование.

Я ухмыльнулась.

Аналогично.

Брукс

Мама, папа и Джейми сказали, что я поправлюсь. Они сказали, что мне повезло: я отделался незначительными травмами. Незначительными – неудачная формулировка, которую выбрал мой брат. Он понял свою ошибку, как только это слово сорвалось с его уст.

– Прости, я не имел в виду незначительные, я просто хотел сказать… – его голос дрогнул. – Я просто очень рад, что ты жив.

Мой взгляд метнулся к руке, обмотанной бинтами. Я не произнес ни слова. Люди входили и выходили из комнаты, улыбаясь мне так, как улыбаются детям, потерявшим своих щенков.

С жалостью.