Рудниках открыли, отец протоиерей Анатолий Комков служит — не наш ли протоиерей из второй части-то? Если наш, братию бы-то в церкви причастить, ведь не в лесу. А у меня в лагере был блат со второй частью, которая заведует всем этим хозяйством — пропусками, справками разными, словом, входом в зону и выходом из нее.

— Матушка игуменья, — спрашиваю, — а как причастить-то?

А сам думаю: «Хорошо бы как!»

— Так у тебя блат-то есть?

— Ладно, — соглашаюсь, — есть!

А у начальника второй части жена была Леля, до корней волос верующая. Деток-то у ней! Одному — год, второму — два, третьему — три… много их у нее было. Муж ее и заведывал пропусками.

Она как-то подошла ко мне и тоже тихо так на ухо говорит:

— Павло! Открыли церковь в Рудниках, отец Анатолий Комков из нашего лагеря там служит. Как бы старух причастить, которые в лагере-то!

— Я бы рад, матушка, да пропусков на всех нету, — говорю ей.

Нашла она удобный момент, подъехала к мужу и говорит:

— Слушай, с Павлухой-то отпусти стариков да старух в Рудники причаститься, а, милой?

Подумал он, подумал…

— Ну, пускай идут, — отвечает своей Леле. Прошло время, как-то вызывают меня на вахту:

— Эй, номер 513-й!

— Я вас слушаю, — говорю.

— Так вот, вручаем тебе бесконвойных, свести куда-то там… сами того не знаем, начальник приказал — пятнадцать-двадцать человек. Но смотри! — кулак мне к носу ого! — Отвечаешь за всех головой! Если разбегутся, то сам понимаешь.

— Чего уж не понять, благословите. — Да не благословите, а!.. — матом-то… — при этих словах тяжело вздохнул батюшка и добавил: «Причаститься-то…»

Еще глухая ночь, а уже слышу, как подходят к бараку, где я жил: «Не проспи, Павёлко! Пойдем, а? Не опоздать бы нам, родненькой…» А верст пятнадцать идти, далеко. Это они шепчут мне, шепчут, чтобы не проспать. А я и сам-то не сплю, как заяц на опушке.

Ладно! Хорошо! Встал, перекрестился. Пошли.

Три-четыре иеромонаха, пять-шесть игуменов, архимандриты и просто монахи — ну, человек пятнадцать-двадцать. Был среди них и оптинский иеромонах отец Паисий.

Выходим на вахту, снова меня затребовали: «Номер 513-й! Расписывайся за такие-то номера!» К примеру — «23», «40», «56» и т. п. Обязательство подписываю, что к вечеру всех верну в лагерь. Целый список людей был.

Вышли из лагеря и идем. Да радости-то у всех! Хоть миг пускай, а свобода! Но при этом не то чтобы побежать кому-то куда, а и мысли такой нет — ведь в церковь идем, представить и то страшно.

— Пришли, милые! — батюшка о. Анатолий Комков дал подрясники. — Служите!

А слезы-то у всех текут! Столько слез я ни до, ни после того не видывал. Господи! Так бесправные-то заключенные и в церкви! Родные мои, а служили как! Огонь сам с неба сходил на это домишко, сделанный церковью. А игуменья, монашки-то — да как же они пели! Нет, не знаю… Родные мои! Они причащались в тот день не в деревянной церкви, а в Сионской горнице! И не священник, а сам Иисус сказал: «Приидите, ядите, сие есть Тело Мое!»

Все мы причастились, отец Анатолий Комков всех нас посадил за стол, накормил. Картошки миску сумасшедшую, грибов нажарили… Ешьте, родные, на здоровье! Но пора домой. Вернулись вечером в лагерь, а уж теперь хоть и на расстрел — приобщились Святых Христовых Тайн. На вахте сдал всех под расписку: «Молодец, 513-й номер! Всех вернул!»

— А если бы не всех? — спросила слушавшая батюшкин рассказ его келейница Марья Петровна.

— Отвечал бы по всей строгости, головой, Манечка, отвечал бы!

— Но ведь могли же сбежать?

— Ну, конечно, могли, — согласился батюшка. — Только куды им бежать, ведь лес кругом, Манечка, да и люди они были не те, честнее самой честности. Одним словом, настоящие православные люди.

Как ни редки были побеги из лагеря, но все-таки они были. И бежали тоже люди «честнее самой честности». Был у Павла Груздева задушевный друг в лагере — Миша Медведев, сосед по нарам, молодой, веселый такой, родом из Москвы. Бывало, проснутся они утром в бараке, Груздев и Медведев, и запоют на два голоса:

Утро красит нежным цветом

Стены древнего Кремля…

Отец Павел любил петь, и Миша тоже. Этот Миша подружился в лагерях с девицей, полюбили они друг друга. У той срок закончился, а у Миши — еще несколько лет. И тогда Миша со своей возлюбленной решили бежать — и он удался, этот побег, дерзкий и веселый!

Недалеко от их лагпункта располагалась небольшая железнодорожная станция. Возлюбленная Миши Медведева, выпущенная с зоны, на станции охмурила какого-то полковника, как-то удалось ей украсть у него одежду. И эту полковничью форму она передала Мише. Миша переоделся в полковника, вошел в вагон, ему честь отдали. И укатил Миша Медведев с любимой девушкой очень далеко — никто не знает куда. Исчез бесследно. В лагере хватились, первым делом Павла Груздева спрашивают — нары-то у них рядом:

— Медведева видел?

— Нет, не видел.

Потом уже одежду Мишину зековскую где-то в лесу у станции нашли, и все открылось. Полковника того — вместо Миши — в лагеря.

Вообще у о. Павла в лагере было много друзей — как верующих, так и неверующих. Лагерная жизнь научила его ценить главное — внутреннюю суть человека. А внутренняя суть — это прежде всего то, как человек относится к другим людям: предаст ли он тебя в трудную минуту или выручит из беды, поделится ли с тобой последним куском хлеба, поможет ли больному не помереть на нарах…

«Христианин не тот, кто называет себя этим священным именем, — напишет позднее батюшка в своих дневниках, — а тот, кто живет по-христиански. Кто не христианин в жизни, тот не христианин и в сердце, а христианство на устах — только обман Бога и людей. «Не вем вас» — скажет Господь таким христианам»

А я всех люблю, верующих и неверующих — всех под одну гребенку! — не раз восклицал архимандрит Павел. Одна из любимых его проповедей — «Как жить по Христу»:

Тутаев, 47-й год. Ночь. Очередь за хлебом. Под утро открывается окошечко и объявляют, что хлеба на всех не хватит: «Не стойте». А в очереди женщина с двумя детьми, такие исхудалые, в чем душа держится, и ясно, что хлеба им не достанется. Выходит мужчина, он по очереди шестой или седьмой, прилично одетый — не нам чета. Берет женщину за руку и ведет с детьми на свое место:

— Стойте здесь.

— А как же вы? Махнул в ответ рукой…

— Вот ему, — говорит