Ганхауз сказала, что не хочет сейчас в это вдаваться: возможно, у индийцев были на то свои причины. У индусов, как она читала, богослужение происходит следующим образом: жрец каждое утро отправляется к статуе бога, падает перед ней ниц, бьет в большой колокол, чтобы разбудить бога, умывает его молоком и водой, наряжает в новое платье, зажигает перед ним благовонные курительные палочки, покрывает его бронзовую голову оранжевыми и красными точками жирной помады, увенчивает статую венком, а затем кормит божество, ставя перед ним мисочки с пищей, и, наконец, задергивает завесу. Через некоторое время он снова раздвигает занавес и уносит несъеденные остатки.

— Я отнюдь не собираюсь это критиковать, — сказала госпожа Ганхауз. — Если бы я жила в Индии, я вела бы себя точно так же. Как вы знаете, мой принцип — приспосабливаться. Кстати, надо бы съездить как-нибудь в Калькутту. Вероятнее всего, я когда-нибудь так и сделаю: ничего нельзя заранее исключать. Так вот, это Индия, боги и животные. А теперь возьмем Берлин!

Берлинский зоопарк был, на взгляд госпожи Ганхауз, духовным центром Берлина. Директор Берлинского зоопарка, некий господин Гек, являет в одном лице муфтия, халифа, архиепископа и верховного раввина Берлина. Он хранитель величайшей святыни этого города. Здесь животные сидят в своих домиках, за ними наблюдают, их кормят, моют, вычесывают, выводят на прогулку и вновь отводят в клетки, и делается это служителями, которые выступают в качестве жрецов. На почтительном расстоянии, отделенные глубокими рвами и загородками, толпятся кучками верующие — народ, движимый, как это кажется на поверхностный взгляд, любопытством, скукой, интересом к зоологии, любовью к экзотике, на самом же деле он руководствуется религиозными побуждениями, только слегка прикрытыми разумными будничными причинами. Животные здесь свято оберегаются. Они так же неприкосновенны, как коровы Аполлона. Существование животного здесь — некое инобытие. Бессловесность и неразумность представляют собой знак его божественной природы.

Но разве же в Берлинском зоопарке кто-то молится на животных? Разумеется, молятся, да еще как — в самом высоком религиозном смысле! Никто у них, правда, не выпрашивает, чтобы они совершили то или другое дело, в чем-то там помогли, потушили пожар, заплатили бы за квартиру. Нет, верующие здесь предаются созерцанию своих божеств. Они медитируют перед животными. Они стараются достигнуть духовной близости с животным, установить с ним духовную связь, принести в дар животному самое лучшее, что есть в их душах, посвятить себя животному, чтобы вынести из общения с ним ощущение счастья. Животных, конечно же, нарекают разными именами. Изначально священные, животные получают такие имена, которые делают этих обитателей джунглей и саванн ближе сердцу берлинца. Льва зовут Эде, Горстом — носорога, а белого медведя — Гарри.

"Глянь-ка, он моргнул! Всегда, как меня увидит, так моргает. Он помнит меня", — с гордостью произносит растроганный голос в каменной ограде, изображающей естественные скалы.

Его величество германский кайзер пытался сделать из своей столицы протестантский Рим, полный великолепных церквей, но истинное отправление культа совершается не под могучие звуки органов, низвергающиеся из-под церковных сводов, а путем покупки пакетика орехов перед обезьянником.

— Вот почему Берлинского зоологического общества денег куры не клюют! Некоторые люди отписывают этому обществу по завещанию все свое состояние. Зоологическое общество Берлина не знает, куда девать деньги. Зоологи — не деловые люди. Эти доктора наук и прочие ученые господа приходят в отчаяние, не зная, как им управиться с такими деньжищами. Они же мечтают о новых идеях! А знаете, чего еще нет у Берлинского зоологического общества? Своего корабля в Ледовитом океане! Франкфуртское общество Зенкенберга уже посылало туда свой корабль, у Английского королевского общества зоологов было целых два, а у Берлина…

— И откуда вы все это знаете? — удивился Лернер.

— Я не знаю, но очень рассчитываю и экстраполирую, — ответила госпожа Ганхауз. — Итак, поняли, чем вы будете заниматься с завтрашнего дня? Вы заставите доктора Гека купить "Виллем Баренц".

— Но это же опять та же самая история, что была с "Берлинским городским вестником" и Шёпсом! — простонал Лернер.

Словно человек, взобравшийся на высокую стену, откуда дальше некуда ступить, он вдруг воочию увидел, что оставил после себя в "Берлинском городском вестнике". Нет! Во второй раз он больше не может повторить то же самое!

— Спокойно, спокойно! — сказала госпожа Ганхауз. — Во-первых, на этот раз мы не будем отправлять депешу рейхсканцлеру, а во-вторых, доктор Гек на самом деле получит своих белых медведей.

— Вам нужно судно, которое вы можете оплатить, — сказал господин Крокельсен, представитель фирмы "Гофман, Крокельсен и сыновья", видя, что Лернер никак не клюет на "Виллема Баренца".

Лернер позволял себе проявлять разборчивость, покупая товар самой низшей категории, хотя сам не знал, откуда он возьмет на это деньги. Крокельсен вспомнил про "Виллема Баренца", когда понял, что у Лернера с деньгами негусто, и теперь прямо влюбился в идею сбыть "Виллема Баренца" именно Лернеру. Для гамбуржца Крокельсен был весьма напорист и изворотлив. Лысина его была покрыта легкой испариной, что придавало ему воинственный вид. Лернер, следуя настойчивому совету госпожи Ганхауз, отправляясь к нему, нарядился в свой лучший костюм. Крахмальный воротничок, словно часть рыцарского доспеха, защищал его мощную шею, придавая солидности простоватому молодому лицу. Так что трудно винить Крокельсена, если он сначала несколько переоценил платежеспособность Лернера.

— Эти суда, предназначенные для плавания в морях Ледовитого океана, все недолговечны. Материалы, из которых они изготовлены, подвергаются сильным нагрузкам. Не мне вам говорить, вы же это сами знаете лучше меня. Вы опытный полярник, испытанный в арктических плаваниях. "Виллем Баренц" построен на верфи Мейрзинка и Гюйгенса в Амстердаме и прослужил двадцать два года, так что он уже старичок и не годится для больших экспедиций: для этого нужен корабль, который не расколется под давлением паковых льдов, и таким испытаниям его лучше не подвергать, если хочешь, чтобы он вернулся домой.

— Зимовка у нас не предусматривается. Речь идет о транспортном рейсе до Медвежьего острова, — сказал Лернер, с ужасом вспоминая, какую уйму товаров еще предстоит закупить и оплатить, прежде чем отправить их в высокие широты.

— Медвежий остров так хорошо знаком "Виллему Баренцу", что он и без капитана найдет дорогу в Арктику.

Это, конечно, было сказано в шутку. Крокельсен любил похвастаться тем, что он умеет "растопить лед". Возможно, в его случае это достигалось чисто физическими средствами: благодаря внутреннему жару и потливости. Он принес бумаги "Виллема Баренца". История судна привела Лернера в восторг. На таком фоне предприятие по освоению Медвежьего острова выглядело вполне обнадеживающе.

Сорок местных комитетов собрали в 1877 году сорок тысяч голландских гульденов для постройки "Виллема Баренца". Двадцать девять тысяч триста гульденов составили строительные расходы, остаток предназначался для снаряжения первой экспедиции. Вот как следовало бы организовать финансирование Компании по освоению Медвежьего острова! Местные комитеты по всей Германии легко собрали бы нужную сумму. Вот голландцы, те поняли, в чем состоит национальный интерес! Они сохранили великие традиции голландского китобойного промысла, благодаря которому человек освоил Атлантику. Правда, комитет по строительству "Виллема Баренца" отличался от предприятия Лернера тем, что не служил никаким частным интересам. Экспедиции "Виллема Баренца" никому не должны были принести прибыль. "Ну, это уж они просто темнят", — подумал Лернер. Голландцы никогда не забывали о прибыли. Только они лучше скрывали свои коммерческие цели, чем бесхитростный Теодор со своей немецкой прямотой.