– Есть люди, которые думают, что на море нет развлечений, и им море не доставляет никакого удовольствия. У нас часто бывают свои балы, имеются свои артисты, которые не дотягивают до профессиональных танцоров, но, как ни один акробат на суше, великолепно пляшут в шторм и бурю.

– Бал без женщин – удовольствие малоприятное.

– Гм! Две-три дамы среди нас – это было бы прекрасно. Но у нас еще есть свой театр. Фарсы и комедии помогают нам достойно проводить время. Вон парень, который лежит, как ленивый змей на ветке дерева, может «реветь для вас так нежно, как воркует голубка»[35]. А там – поклонник Момуса[36].

– Все это хорошо, – возразила миссис Уиллис, – но что-то зависит от поэта или художника – как вас лучше назвать?

– Я всего лишь мрачный, но правдивый летописец. Но если вы сомневаетесь и мало знаете море…

– Извините, – прервала его гувернантка, – я слишком хорошо его знаю.

Корсар, до сих пор поглядывавший в сторону Гертруды, не обращая особого внимания на ее спутницу, взглянул на миссис Уиллис и задержал на ней взгляд так долго, что даже несколько смутил ее.

– Вас удивляет, что женщина провела на море много времени, – миссис Уиллис сказала это, чтобы намекнуть ему на неприличие его поведения.

– Мы говорили о море, – он словно очнулся, – да, конечно, о море. И я перестарался в своих восхвалениях, сказал, что этот корабль быстрее…

– Нет, вы этого не говорили, а просто изображали церемониймейстера бала, – смеясь, воскликнула Гертруда.

– А не угодно вам станцевать? Не украсите ли вы мой бал вашей грацией?

– Я? С кем?

– Вы хотели рассеять наши сомнения насчет вашего умения развлекаться, – напомнила гувернантка.

– Я не отказываюсь от этого намерения. – С этими словами он повернулся к Уайлдеру, стоявшему невдалеке, и добавил: – Дамы сомневаются в нашем умении веселиться, мистер Уайлдер. Пусть боцман свистнет в свой магический свисток и призовет экипаж к развлечениям!

Наш авантюрист отправился отдать необходимые приказания. Через несколько секунд в центре судна появился моряк, знакомый читателю. Он пришел с двумя помощниками. Вскоре раздался пронзительный свист и вслед за ним грубый голос Найтингейла:

– Гуляй все, всем развлекаться!

После боцмана сигнал повторили два его помощника. Гертруда нашла этот призыв грубым, но матросы так не считали. Едва раздался призыв, как тихие разговоры, уже давно слышавшиеся среди экипажа, прекратились, и из всех уст вырвался один общий радостный крик. В одно мгновение все оживились. Мачтовые матросы бросились, как разыгравшиеся животные, по снастям и веревкам; остальные, менее ловкие, спешили занять удобные места; кто-то готовился развлекать товарищей, а наиболее искушенные в подобных проделках побежали искать средства защиты.

Среди общих криков и суматохи собралась небольшая группа: это были солдаты, организованные генералом. Между ними и остальными матросами существовала некая интуитивная антипатия, проявляющаяся иногда в некоторого рода борьбе. Их было около двадцати, и по их виду можно было предположить, что в любую минуту они готовы пустить в ход штыки. Генерал с другими матросами ушел на ют[37].

Остальные матросы быстро расселись на мачтах, захватив с собой разные кадки и ведра, приготовленные на случай пожара. На них в атаку пошли солдаты, но их тут же окатили водой из ведер.

Многим солдатам пришлось чересчур близко познакомиться с морской стихией. Шутки над новичками только веселили офицеров, но как только было задето достоинство одного из солдат, все младшие офицеры кинулись на его защиту. Они притащили пожарный насос, выдвинули его и нацелили на ближайшую мачту как главную батарею, дающую первый залп. Весельчаки быстро были обращены в бегство, кто-то спустился вниз, за пределы действия насоса, кто-то на высоте ловко перебрался по канатам на соседние мачты.

Теперь уже солдаты, почувствовав вкус успеха, стали дразнить матросов и вызывать их на бой. Человек шесть солдат пытались влезть на снасти, но это оказалось им не по силам. Приятели подбадривали их, а боцман с помощниками свистели, кричали: «Давай! Шевелись!» Вид новоиспеченных матросов, с огромным трудом карабкающихся по реям, произвел на спрятавшихся было марсовых такое же впечатление, как ползущая муха на затаившегося в засаде паука, поджидающего, что она вот-вот запутается в его паутине. Матросы на рее поняли, что над солдатами можно подшучивать сколько угодно. Поэтому, как только солдаты оказались довольно высоко, человек двадцать матросов накинулись на них и всех схватили.

События продолжают назревать, и о них мы расскажем в следующей главе.

Борьба между хозяевами палубы и защитниками марса еще далеко не окончилась. Оскорбления сопровождались ударами. В отдельных местах комическое переплеталось с трагическим. Исход боя начал колебаться.

Найтингейл то своей сигнальной дудкой, то окриками старался держать сражающихся в рамках приличия. Пронзительный свисток и окрик «Полегче!» пока сдерживали страсти, когда слова задевали вспыльчивого солдата или мстительного караульного. Однако рассеянность предводителя, обычно не упускающего никаких оплошностей со стороны подчиненных, чуть было не закончилась очень плохо.

Едва начались описанные игры, как веселость, внезапно охватившая Корсара, вдруг погасла. Его светлое и радостное лицо омрачилось, в глазах погасли веселые огоньки, взгляд стал суровым и угрюмым. Было очевидно, что он погрузился в размышления, часто омрачавшие его оживленные черты. Корсар казался равнодушным и даже чуждым всему происходившему вокруг. Порой, правда, он наблюдал за ловкими моряками или не слишком поворотливыми их товарищами, но видно было, что он далек от происходящего. Внутреннее его волнение выдавали взгляды, бросаемые на гувернантку и ее воспитанницу.

Игры между тем шли своим порядком. Многие забавные сцены, вызывающие улыбку на устах несколько испуганной Гертруды, были довольно грубыми. По палубам растекались потоки воды, брызги долетали до огороженной части юта. И те, кто находились сверху, и те, что стояли внизу, старались не оставаться друг у друга в долгу, бросая все, что попадалось под руку. Люди словно с ума посходили от предоставленной им свободы после той суровой дисциплины, которая царила на военном корабле. Вдруг среди шума послышался голос, громко вызывавший название судна и выходивший как бы из океана; доносился он через рупор.

– Кто требует «Дельфина»? – спросил Уайлдер, когда заметил, что этот голос не вывел из задумчивости командира.