– Раздайте пики и абордажные топоры людям, чтобы они не думали, будто мы не доверяем им оружие.

После выполнения приказа наступила торжественная тишина, и корабль выглядел так строго и внушительно, что вызвал уважение даже у людей, привычных к подобному зрелищу. Так командиру «Дельфина» удалось восстановить дисциплину даже среди таких головорезов. Убедившись, что чрезвычайное положение обуздало мятежников, теперь опасающихся получить наказание даже за дерзкий взгляд, он подозвал Уайлдера и потребовал от него объяснений того, что произошло. Склонный к прощению, в данном случае наш авантюрист не сомневался, что для усмирения мятежа необходима железная дисциплина, так как люди вне общества, без женщин, среди раздора и грубости легко переходят к кровопролитию. И Уайлдер откровенно, без утайки рассказал ему все прямо, ничего не смягчая.

– Такой народ проповедями не остановишь, – сказал Корсар. – У нас нет ни гауптвахты, ни желтого флага[41], ни судей, приговаривающих к повешению. Негодяи знали, что мне не до них. Однажды они на моем корабле живо применили евангельские слова: «последние станут первыми, а первые – последними из людей». Я нашел весь мой экипаж пьянствующим, в то время как офицеры были заперты в киле.

– Я удивляюсь, как же вы смогли восстановить дисциплину?

– Я был среди них один и безоружный, добрался с берега на шлюпке. Но мне довольно только места, чтобы поставить ногу и протянуть руку, и я сумею подчинить себе тысячи таких. Теперь они меня знают, и между нами редко бывают недоразумения.

– Наказание, очевидно, было жестоким.

– По заслугам. Вам, мистер Уайлдер, кажется, что служба идет у нас не по уставу, но вы привыкнете к этим порядкам, и то, что случилось сегодня, больше не повторится.

Корсар старался говорить бодро, с улыбкой, которая скорее напоминала гримасу:

– Ну, все. На этот раз я сам виноват, но будем милосердны. Да и прислушаемся к советам наших дам, – он повернулся в сторону миссис Уиллис и Гертруды, в оцепенении ожидавших его решения.

Затем Корсар пошел на палубу и потребовал привести виновных. Когда они явились, он заговорил с ними, в голосе его звучало обычное спокойствие, и его слушали, как будто он был существом высшего порядка. Он говорил ровным голосом, слышным, однако, в каждом уголке. После окончания его речи стоявшие перед ним виновники бунта чувствовали себя настоящими преступниками, которых собственная совесть казнит пожестче, чем окружающие. Нашелся только один, ободренный, быть может, своими прежними заслугами, кто осмелился произнести несколько слов в свое оправдание.

– Что до стычки с солдатами, верно, шканцы – не место для выяснения отношений, хоть вы и знаете, что мы не особенно дружим. Но, ваша честь, лицо, которое вы поставили на чужое место…

– Я один могу судить о его заслугах. Мне угодно, чтобы он остался на этом месте, – резко прервал его командир.

– Конечно, сэр, коль такова ваша воля. Но мы ничего не знали о бристольце, а на него возлагали все надежды. Вам, как человеку здравомыслящему, понятно, что те, кто хотели захватить большой корабль, не смирятся с разбитой посудиной.

– Если я пожелаю, то смиритесь и с веслом или уключиной. Вы видели, в каком состоянии было его судно? И кто бы выдержал такую стихию? А кто уберег «Дельфин» от той же бури? Не вы ли? Или человек, который всегда выручал вас, но однажды бросит эту кучу глупцов, пусть сами думают о себе. Мистер Уайлдер предан нам, и довольно. У меня сейчас нет времени вбивать в ваши тупые головы, что все шло как должно. Ступайте и пришлите мне тех двух людей, которые так благородно бросились на защиту своего офицера.

Фид вскоре явился в сопровождении негра.

– Вы с однокашником хорошо проявили себя сегодня…

– Он не однокашник, ваша милость, так как черномазый. Он ест с другими неграми, а табачком, правда, делимся из одной жестянки.

– Ну, пусть приятель.

– Да, сэр, мы дружны, хотя иногда холодный ветер пробегает между нами. Гвинея любит верховодить, а белому это не очень-то нравится. Но вообще он добрый малый.

– Решительность, проявленная им сегодня, говорит в его пользу.

– Да, он человек решительный и моряк замечательный…

– Его зовут Гвинея?

– Называйте его в честь любого африканского побережья, он отзовется. Он не крещен, не знает, что такое религия. Его правильное имя Сцип, или Сципион Африканский. Называйте его как угодно, только зовите к раздаче грога.

Все это время африканец старался не смотреть на собеседников, довольный, что друг говорит и за себя, и за него. У Корсара настроение, похоже, улучшилось, и суровость сменилась любопытством.

– А давно вы плаваете вместе? – небрежно спросил он.

– Да, ваша честь, уже двадцать четыре года, как мы втроем вместе: я, Гвинея и мистер Гарри, который свалился на нас как снег на голову.

– А, так вы двадцать четыре года с мистером Уайлдером? – переспросил Корсар. – Вот почему вам дорога его жизнь.

– Дороже короны его величества, – согласился простоватый моряк. – Я услышал, что ребята собираются спустить его за борт и нас двоих заодно. Мы и решили, что пора нам вмешаться. Только слов не всегда хватает, вот негр решил ответить не хуже слов. Да Гвинея не очень-то и разговорчив, и я не всегда сумею найти нужные слова. Вот вы и сами видели, мы их застопорили не хуже мичмана, который всюду лезет с латынью.

Корсар улыбнулся и посмотрел вокруг, ища Уайлдера. Не видя его, он собрался продолжить беседу, но гордость помешала ему проявлять любопытство. И он решил на этом остановиться.

– Ваши услуги не будут забыты. Вот золото, разделите его как друзья и всегда надейтесь на мое покровительство.

Он протянул горсть золота негру.

Сципион отшатнулся:

– Ваша честь, пусть возьмет мистер Гарри.

– Да он не нуждается в деньгах, у него есть свои.

– Сцип тоже не нуждается.

– Не обращайте внимания на манеры этого бедного малого, – сказал Фид, с величайшим хладнокровием протягивая руку и опуская деньги в карман. – В такой стране, как Гвинея, не слишком наберешься хороших манер. Но я могу сказать за него, что он благодарит вашу честь ничуть не меньше, чем если бы ваша милость дали вдвое больше. Поклонись его чести, парень. Ну а я – на бак, там на рее болтается один новичок, он может связать морским узлом собственные ноги…

Корсар, жестом велев им удалиться, повернулся и столкнулся лицом к лицу с Уайлдером. Улыбаясь, Корсар заговорил с ним о его друзьях, а потом отдал ему распоряжение давать сигнал отбоя. Откатили назад пушку, заперли пороховой склад, задраили люки, и все занялись своими делами, мятежный дух полностью испарился. После этого Корсар удалился с палубы, оставив корабль на попечение старшего офицера.