— То, что они совершили, карается в Степи смертью, — негромко сказала Атли.

Это я уже понял.

— Но собаку вы спасли?

— Спасли, серый волк. Мы вовремя достали ее из ямы. Но это уже не имеет значения. Животное невинны, Торнхелл. Мы можем охотится на них ради мяса, или убивать старых и немощных, или отстреливать хищников… Но за такое, что сделали эти двое, у нас в Степи — смерть.

Почему-то считается, что дикие или кочевые народы не имели понятия о гуманизме, хотя это не так. У всех у нас прошит моральный императив. Одно дело, когда в Азии собаку пускают на суп, второе — когда животное подвергают мучительной смерти ради садистского удовольствия. Первое — национальная традиция, вскормленная сотнями лет недоедания, второе — гнусное наслаждение деградировавшего разума.

— Здесь не Степь, Атли.

Она отступила на шаг, взгляд ее затвердел:

— Ты хочешь остановить нас?

Она уже все решила.

Шутейник и Бернхотт подбежали, встали рядом со мной, по обе руки.

— Мастер Волк?

Мы стояли втроем напротив дочери Сандера, причем Шутейник, избоченясь, положил руки на оба клинка.

Я придвинул к себе бочонок с дивным финиковым вином и сел, нащупал кошачий мягкий загривок и запустил туда пальцы. Голос Атли прозвучал громче:

— Ты хочешь нас остановить?

— Господин архканцлер! — тонкими, свистящими голосами звали мои бывшие секретари. Они все понимали, в эти последние минуты своей жизни, они скулили и молили, один упал на колени, но его снова вздернула на ноги могучая рука степняка.

Молодежь. Совсем пацаны, лет по восемнадцать-двадцать. Я в их годы тоже чудил, конечно, но мои выходки никогда не были связаны с садизмом. Я не святой, о нет, но дела мои чудные были связаны, в основном, с любовными похождениями, которым, признаюсь, я отдавался несколько чрезмерно (настолько чрезмерно, что меня несколько раз ловили по всему городу чтобы избить или женить).

Алые смотрели на меня, ожидая приказов. За деревьями я видел еще горцев Шантрама — тех, кто охранял мою ротонду в парке. Всего около десяти человек. И степняков десять. И среди них — женщина, которая мне интересна. А на кону — жизнь империи. Жизнь империи против двух мразей, которые уже никогда не исправятся, не станут лучше, потому что сгнили еще на корню, потому что родители допустили…

Сейчас я прогнусь под желание Атли.

— Ты сама хочешь это сделать?

Углы ее губ дрогнули, взгляд стал мягче.

— Нет, я не стану пачкать руки о плесень. Мескатор сделает это. Поверь, им будет не очень больно.

— Уведи их подальше за деревья.

— Господин арх… архканцлер! — А этот вскрик донесся со стороны площади. Сенешаль Грокон мчался, переваливаясь, поддерживая вздутое чрево обеими руками. В глазах его — ранее насмешливых — плескался ужас.

Я встал, сенешаль приблизился, выкрикнул:

— Остановите кровопролитие, господин архканцлер, там мой единственный сын! Светом Ашара заклинаю! О боги, это всего лишь собака! Я заплачу двадцать тысяч! Умеренные заплатят тридцать!

Я покачал головой:

— Отведи их подальше за деревья, Атли.

Из глаз Грокона полились настоящие слезы, наверное, первые не фальшивые слезы за все годы его сознательной жизни.

— Варвары! Варвары! — закричал один из мажоров, верно, сын Грокона. Он продолжал выкликать это оскорбление, когда степняки под водительством Мескатора поволокли дворян за деревья.

— Варвары! — выкрикнул и Грокон, и ринулся к сыну. Бернхотт поймал его за ворот кафтана, опрокинул на тропу и надавил коленом на шею. Глаза сенешаля вращались, изо рта неслись хрипы. Наконец, полубезумный взгляд зафиксировался на мне. Взгляд был страшен и обещал мне скорую гибель. Я понимал, что приобрел искреннего и деятельного врага, но ничего не мог поделать. Да и смог бы — не захотел.

Я снова опустился на бочонок. Атли присела рядом на корточки.

— Знаешь, серый волк, ко мне подходили из Совета сегодня… Они предложили выплатить дань, выплатить много больше пятидесяти тысяч. Но у них было условие. Очень простое. Я и мои люди должны были бы убить тебя.

— А что ответила ты?

Она улыбнулась, глядя мне в лицо открыто.

— Ну… я сказала, что подумаю. И вот что я надумала, серый волк. Пожалуй, я увеличу сумму твоей дани на пять тысяч. Тридцать пять тысяч против семидесяти, которые предложил совет. Лишних пять тысяч — это ведь немного за твою жизнь, правда?

К небу взлетели и тут же опали сбитыми птицами крики боли.

— Сегодня вечером на море Оргумин, — сказала Атли.

Глава двадцать восемь

Легко ей говорить — вечером! Для Атли убийства и казни — в которых она сама принимает участие — это просто стандартный элемент жизни. Но не для меня. Хотя сопливиться я не стал, все-таки не первый день в Санкструме, и знаю, что тут и как.

— Тебе не нужно ничего готовить, — сказала она перед уходом. — Я сама все сделаю. Шатер, жаровни, вино… Обойдемся без музыкантов. На берегу будем только я и ты. — И чмокнула меня в щеку, будто ничего не случилось.

Хорошо, когда дворцовый комплекс стоит невдалеке от моря…

Из-за деревьев вышел горбоносый Мескатор. Сабля уже в ножнах, на спокойном лице — ни следа эмоций, даже руки не трясутся, а ведь только что влегкую порешил двух человек. Мескатор зыркнул на меня, на Атли, цокнул языком сердито. По-моему, он исполнял при дочери Сандера роль дуэньи — надзирал, чтобы она не натворила лишнего… с мужчинами. Впрочем, власть его не распространялась далеко, Атли делала что хотела и я понимал, что Мескатор не будет сегодня вечером свидетелем наших утех.

Посланцы Степи ушли. Трупы остались где-то за деревьями. Я решил, что родственники заберут их в ближайшее время. К месту событий уже слеталось воронье.

Я проводил Атли тяжелым взглядом, таким же точно взглядом проводил ее сенешаль Грокон. Затем поднялся с корточек, отряхнулся, как индюк, только что перья не встопорщил, дрогнул жирными подбородками и, ни на кого не глядя, убрел в сторону пожара. Вдруг тяжело повернулся, уставился на меня. Лицо его напоминало гипсовую маску, да-да, вся кровь отхлынула и мышцы затвердели. Он даже не стал прощаться с сыном, явно, отложил на время, а сейчас у него были дела поважней.

Я приобрел еще одного жестко мотивированного врага.

Поймав нарочного от Алых, я послал за Бришером. Пожалуй, удвою сегодня посты во всех важных местах…

В кабинете ротонды ждал Блоджетт с последними вестями. По облику видно, что вести лихие — впрочем, иных новостей в последнее время не бывает. Старший секретарь не спросил, с чего начинать — сразу доложил основное, тиская в руках свиток голубоватой, дорогой по виду бумаги: