— Не вполне.

— Вы, сами того не ведая, доставили в Город Полковников разведывательную информацию уникальной важности. Теперь мы знаем координаты Глагола! Вы сделали больше, чем ГАБ и военная разведка, вместе взятые!

— Правильно ли я поняла, Александр, что вы намерены нарушить данное мне обещание и поделиться этой информацией со своим начальством? — холодно спросила Таня, стремительно трезвея. — Я не знаю, что такое Глагол для вас, но для меня это — сокровищница новых научных знаний. А мы, археологи, очень не любим, когда в таких местах появляются военные. Если бы вы только знали, сколько бесценных памятников культуры стали жертвами вандализма вояк всех национальностей и цветов кожи, вы бы меня поняли!

Протрезвел и я.

«Эге… Если я сейчас заведу волынку о присяге, формальная моя правота будет неоспорима. Но ведь так нельзя! Пожертвовать дружбой такой прекрасной девушки ради карьеры?.. Не-ет…»

Нет — оно, конечно, нет. А с другой стороны…

«Гвардии лейтенант Пушкин! Очнись! От информации такого масштаба сейчас, в условиях войны, зависят жизни десятков тысяч людей! А может быть, миллионов! Это не тебе решать, и не Тане!»

И тогда — откуда только взялись нужные слова? — я сказал:

— Нет, Таня, без вашего разрешения я своему начальству ни о чем докладывать не буду. Однако позвольте вам задать один вопрос: сколько, по-вашему, продлится война с Конкордией?

Она ответила нехотя, не скрывая своего раздражения:

— Не знаю. Месяц, два? Я слышала, флот Конкордии разгромлен?

— Но и наш не в лучшей форме. Почти все ударные авианосцы требуют ремонта, многие вымпелы погибли. Сейчас установилось относительное затишье, которое продлится еще долго, пока заводы не дадут новую технику и синтетический люксоген. После этого наши перейдут в наступление. Рано или поздно эскадры Объединенных Наций появятся над Трайтаоной и Тэртой, Паркидой и Вэртрагной. И поскольку в руки разведки будут попадать все новые клонские документы, местоположение Глагола раскроют! Но — без вас и без меня! Какой-нибудь капитан Семипяденко-Лбов из ГАБ получит за свое открытие майорские погоны и отпуск в Несебре. Правда, произойдет это года через два-два с половиной, потому что война ожидается тотальная, а о начале мирных переговоров я что-то не слышал… До того момента вы о своих джипсах можете забыть по объективным причинам. А после — по субъективным, потому что изучать Глагол будут без вас.

— К чему вы клоните?

— К тому, что есть лишь один путь надежно закрепить за собой первенство в обнаружении Глагола. И более того, для вас существует шанс — небольшой, но все же — слетать на Глагол еще до окончания войны. Может быть, даже прямо в этом году.

В течение двух дней мы с Таней подготовили обстоятельнейшую докладную записку на имя Святополка Даромировича Тылтыня. Адмирал, хотя и получил пару царапин в бою за Глетчерный, оставался в строю. Добиться у него личной аудиенции мне не удалось, но в конце концов я смог передать адмиралу папку с запиской (которая являлась таковой только по названию; документ занимал пятнадцать страниц, не считая приложений: копии манихейского свитка с переводами, а также некоторых документов Таниной экспедиции, например, полной описи Коллекции).

После этого началось ожидание.

Через три дня меня разыскал один из ординарцев Тылтыня и сухо уведомил, что Святополк Даромирович благодарит за информацию и обещает ознакомить с ней компетентные органы в самое ближайшее время.

Как именно наша информация переваривается в компетентных органах, я не знал. Но понимал, что это дело не одного дня. А вот Таня, которая совершенно не представляла себе масштабов нашей военной машины, во всем уподобляющейся Божьим мельницам, вскоре закручинилась.

Где-то через неделю вслед за ней начал скисать и я. Больше всего смущало то, что ни военная разведка, ни ГАБ не проявили ни малейшего интереса к нашим личностям. Не было вызовов, подписок о неразглашении, разговоров с липовыми военмузыкантами и военмедиками, переселений в «безопасное место»…

Все, от меня зависящее, я уже сделал. И от осознания того, что любое мое обращение к начальству не возымеет ни малейших результатов, я впадал в беспросветное уныние Ильи Муромца, которого князь после победы над Тугарином отправил в приказном порядке обратно на печь.

Ко всему прочему — я не летал. Битва за Восемьсот Первый парсек закончилась для меня на борту «Ксенофонта». Только когда в небе над Городом Полковников рассыпался неярким фейерверком последний клонский истребитель, мне разрешили перелететь на Глетчерный. Я покинул кабину «Дюрандаля» вечером 17 марта и с той поры меня к флуггерам не подпускали — впрочем, как и всех уцелевших пилотов-истребителей нашего авиакрыла. Мотивировалось это тем, что матчасти мало, она нуждается в ремонте, да и палить зазря топливо — роскошь, которую могут позволить себе сейчас только дежурные эскадрильи на орбите.

Официально нас вывели из боевого состава первой линии на отдых и переформирование. Но реально пока что был один сплошной отдых и никакого переформирования. В самом деле, офицерский досуг нетребователен к кадрам и люксогену, боеприпасам и запчастям. А вот для того чтобы возродить боеспособное авиакрыло, было необходимо очередное пополнение с Земли: новые флуггеры, новые экипажи… Да и новый авианосец не повредил бы! Тоже вот — мелочь, а важно.

Впрочем, если бы командование Второго Ударного всерьез решило дожидаться нового авианосца, я успел бы пустить корни и врасти в койку Юхтиса, как мелианитский флорозойд.

В один прекрасный апрельский денек, который на планете С-801-7 мало чем отличался от, скажем, ненастного ноябрьского, ко мне пришел Бабакулов. С бутылкой вездесущего «Абрау-Дюрсо», конкретнее — каберне.

Вообще-то вездесущим оно было только в Городе Полковников и только с недавнего времени. После Битвы Двухсот Вымпелов его подвезли с Земли в количестве неимоверном для космических субмарин Иноземцева, которые пока что продолжали нести боевое дежурство на орбите. На Х-крейсерах «Абрау-Дюрсо» выдавали за вредность из расчета одна бутылка-сутодача на троих. Я же считал, что простому пилоту иметь это божественное вино у себя на столе в военное время — не очень прилично. Ведь в Арзамасе и Сарапуле, Рыбинске и Рославле эвакуированное население мегаполисов питается бледными куриными (так сказать) сосисками, а фляжка ординарного коньячного спирта стоит как подарочная трехлитровка «Арарата» в мирное время!

Впрочем, перехватив мой взгляд, Бабакулов мою совесть успокоил:

— Саша, извини, не предлагаю. Я от тебя Цапко встречать пойду, он сегодня из Колчака прилететь должен. Ему, сам понимаешь, нужнее. После всего, что ему выпало… Месяц комы!

— Так его не комиссовали?! — Я был готов зареветь от счастья. Лично мне Цапко был не очень симпатичен, но разве же дело в симпатиях? Главное: наш, родной.

— Этого комиссуешь… Ладно, Саша, слушай дело. Меня окончательно утвердили, теперь я комэск, без «врио».