А потом они стали пятиться к спальне и даже не смогли постелить постель, так обоим показалось невозможным ждать еще хоть одно мгновение.

Ничего не забылось. Ничего не разбилось, так что не понадобилось и клеить. По крайней мере то, что всегда было между ними, уцелело.

Жалко, память осталась. И не изменилась жизнь вокруг них.

— Ну что, теперь мы квиты? — спросил Мишка, когда Таня лежала на его плече, вдыхая забытый запах родного мужского тела.

— Что ты имеешь в виду? — лениво поинтересовалась она, от расслабленности не сразу поняв, о чем он ее спрашивает.

— Я говорю, ты упрекала в измене меня, а теперь изменяешь мужу со мной? Значит, ты, так легко осуждающая других, к себе не очень строга?

Таня не поверила своим ушам. Когда она ехала к Мишке, то была уверена, что он просто спит и видит, как бы провести с ней время, а он… Он только и ждал момента, чтобы, как говорится, ее же салом ей же по мусалам?! В такую минуту!

— Как ты можешь сравнивать? — От возмущения она даже оттолкнула его от себя. — Ты изменил мне, а я — совсем другому, постороннему тебе мужчине. Или тебе Леню стало жалко?

— Мне стало жалко тебя. Ты кинула мне кость и решила, что осчастливила?

— Просто я слышала то, что ты говорил Маше! — выкрикнула она.

— Ага, и решила, значит, проводить героя на войну, пожертвовав своим девичьим телом.

Таня задохнулась от возмущения. Да как он смеет! Девичье тело! Намекает, что она выглядит не так свежо, как раньше? Нет, он просто злится! Ну да, злится на нее за то, что когда-то не простила ему измены, живет теперь с другим мужчиной…

Но теперь-то она уже простила.

— Извини. — Он прижался губами к ее обнаженной спине.

— Не можешь забыть моего ухода?

— Ты приговорила меня к смертной, казни за кражу булки.

— В голодный год, — добавила она.

— Мне не до шуток. — Мишка приподнялся и сел на кровати. — Если бы ты знала, какие противоречивые чувства борются во мне! Одно — взять тебя за твою красивую шейку и задушить. И второе — прижать тебя к себе и никогда никуда не отпускать.

— И какое чувство сильнее? — спросила Таня, не пошевелившись, когда его сильные руки и вправду сомкнулись на ее шее.

— Котенок, что мы с тобой наделали!

Он уткнулся Тане в шею и замер. Но через несколько мгновений заговорил:

— Я много думал, почему все так получилось, и понял: в этой жизни каждый получает по заслугам. Я ведь прежде не рассказывал, каким балбесом был до встречи с тобой. Мы с Георгием — был у меня такой дружок — соревнование устроили: у кого больше женщин будет. Считай, почти каждый вечер — новая. Ни о какой любви, конечно, не было и речи. Причем этих девушек я не то что не любил, не уважал…

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросила Таня, как ни странно, спокойно принявшая его откровенность, словно он говорил не о себе, а о каком-то незнакомом ей человеке.

— Затем, чтобы ты поняла, почему я поскользнулся на банановой кожуре, которую сам себе под ноги и бросил.

— Ты стал говорить как-то витиевато.

— Это оттого, что я слишком часто философствую сам с собой. Просто тогда, в тот единственный раз, когда я ненадолго забылся, мне помахало ручкой мое прошлое, понимаешь? Я даже представить не мог, чем обернется мое безрассудство… Наверное, глупо говорить об этом теперь, когда у нас осталось… — он взглянул на часы, — всего два часа… Могу я попросить тебя об одолжении?

— Конечно, говори, что сделать.

— Отвези меня, пожалуйста, в аэропорт.

— А куда потом деть машину?

— Поставь ее куда-нибудь на стоянку. Я оставлю деньги… Если что, заберешь ее себе.

— В каком смысле, если что! Какое может быть «если»! — чуть ли не закричала Таня. Она опять почувствовала себя близкой к обмороку. На этот раз в страхе за жизнь Михаила.

Что с ней творилось! Она готова была простить ему все: пусть хоть и задушит ее, пусть изменяет, только бы она знала, что он живет на белом свете!

Вот, оказывается, что сильнее всего: страх за жизнь любимого, а вовсе не его так называемое предательство. Как она раньше этого не понимала!

Нет, ничего с Мишкой не случится. Такого просто не может быть! Она так по-детски себя успокаивала, не замечая, с какой любовью смотрит на нее Мишка.

— Ты чего?

— Запоминаю, — проговорил он и поправил ее длинную прядь. — Знаешь, а мне нравится твоя новая прическа. Какая-то залихватская. Словно ты решилась на что-то. И этот цвет волос с красноватым отливом. Как-то я смотрел старый фильм. Он назывался «Бабетта идет на войну». Ты тоже будто идешь на войну. Это у тебя такой камуфляж…

— Скажешь тоже! — не выдержав, улыбнулась Таня и заплакала.

— Перестань, что ты как по покойнику.

— Я плачу по нашей с тобой жизни.

Он тоже нахмурился.

— Господи, как я на тебя злился! Прежде я ни за что бы не согласился встретиться с тобой вот так, на одну ночь. Только потому, что я не знаю, увидимся ли мы снова, я решил не отказываться от такого подарка судьбы…

Таня уже собралась было разозлиться, но подумала, что уж в этом-то она сама виновата. Мишка не просил ее о встрече. Сама пришла, сама осталась.

Но он не совсем правильно понял ее задумчивость.

— Да-да, и нечего строить такую физиономию. Запомни, Татьяна, мне подачек не надо. Даже от тебя. Ты небось шла на встречу со мной и страшно гордилась своим безрассудством. Как же, ушла от мужа. На целую ночь. Во-первых, мало геройства уйти от человека, когда он лежит в больнице и не может тебе этого запретить, а во-вторых, ты уверена, что повторила бы то же самое, будь Каретников здоров? Не уверена.

Таня смутилась и покраснела.

— Хорошо хоть краснеть не разучилась, — заметил Мишка.

Почему вообще она решила, что он обрадуется ее поступку? Прав Мишка: гетера утешала героя, идущего на битву.

Но ведь он и правда на нее уходил!

Нет, правильно она сделала. Пусть он даже теперь посмеивался над ней. Но Мишку можно понять: он уезжал и мог больше не вернуться… Нет, только не думать об этом, так думать страшно!.. Так вот, он понимал, что оставляет ее с другим мужчиной, с которым Таня будет жить да поживать, стараясь забыть об этой проведенной с ним ночи. Так он считал?

Ну почему в жизни не бывает все ясно и понятно. Почему то, что хорошо на бумаге, в Библии, например, или в моральном кодексе, в жизни оборачивается или скукой, или загубленной жизнью…

— Ничего я собой не гордилась, — все же сказала она. — Если хочешь знать, я просто панически боялась.

— Чего — нашей первой ночи?