– Алекс говорит, что вы – демон.

– Негоже называть так друга семьи, правда? Или на то есть причины? – Мужчина сел перед роялем и улыбнулся.

– Вы пришли в университет, чтобы взглянуть на рояль? – спросила я, пятясь к двери.

Он оказался позади меня, у двери. На его лице читалась угроза. Я охнула. Здесь творилось что-то очень, очень странное. На мгновение я поверила, что у меня острый психоз, руки неистово тряслись, пол под ногами закачался.

– С вами все в порядке? – услышала я его слова.

Я почувствовала, как сворачиваюсь калачиком на полу, к которому меня буквально притянуло. В сердце, которое только что казалось тяжелым камнем, внезапно образовалась пустота. Подобные ощущения я уже испытывала, когда увидела Поппи в окне и прыгнула к ней, но вновь опоздала на полсекунды, руки остались пустыми, а момент моего движения продолжал сказываться на всем, что я делала теперь: ее недостижимость давила на меня.

Потом все ушло.

Мои глаза оставались плотно закрытыми, но тело наполнилось солнечным светом. Темнота отступила. Снова и снова я чувствовала, как по мне прокатываются волны тепла. Я оторвалась от пола, словно кто-то поднял меня, и каким-то чудом обрела невесомость.

Мысленным взором я больше не видела Поппи в момент ее смерти. Ее встревоженное, прекрасное лицо возникло передо мной, и она положила руки мне на плечи. Начала трясти. «Все хорошо, мамочка. Я здесь. Прямо здесь». Я хотела открыть глаза, но боялась, что она исчезнет. Вместо этого увидела, как мои руки протянулись вперед, коснулись ее лица. Она чуть повернула голову, чтобы поцеловать мою руку. «Мамочка, ты не потеряла меня. Все действительно хорошо. Понимаешь?»

Я притянула ее к себе, моя грудь вздымалась и от облегчения, и от неверия. Наконец она подалась назад и посмотрела на меня. Выглядела дочь старше, темно-каштановые волосы стали длинными, окаймляли лицо роскошными, как у красавиц Боттичелли, локонами, в карих глазах читалось только спокойствие. Никакого страха, никакой темноты.

«Теперь возвращайся, – сказала она. – Я тебя люблю».

* * *

Когда я открыла глаза, Мелинда склонилась надо мной, била ладонью по лицу и выкрикивала мое имя. Я почувствовала, как делаю глубокий-глубокий вдох, словно только что вынырнула из глубин океана. Руки и ноги онемели, голова гудела, как при сильном похмелье. Резкий запах духов Мелинды ударил мне в нос, и я вновь распласталась на полу. Ужас на ее лице сменился облегчением, когда я вновь села.

– Господи, дорогая… я подумала, что вы умерли! – воскликнула она.

Я потрясла головой, чтобы подтвердить, что я жива, как бы ужасно ни выглядела. Тело покалывало, словно я только что вылезла из теплой ванны или после целого дня, проведенного на солнце.

– Я видела ее, – сообщила я Мелинде. – Видела Поппи.

Она как-то странно посмотрела на меня. Я поднесла ко рту трясущуюся руку. Мелинда взяла мобильник, который на шнурке висел на шее, и позвонила в службу безопасности. Потом сняла с себя кашемировый кардиган и накинула мне на плечи.

– Тут арктический холод, – заметила она. – Вы открывали окно?

Я покачала головой, хотя озабоченность в ее голосе заставила меня улыбнуться. Своим присутствием Мелинда подтверждала, что я в безопасности. Она нервно рассмеялась.

– Вы ни за что не догадаетесь, – сказала Мелинда, когда я поднялась, ухватившись за край рояля, чтобы не потерять равновесие.

– О чем?

Она сложила руки на груди и улыбнулась.

– То музыкальное произведение, которые вы мне показывали, на сто процентов оригинальное. Никаких заимствований.

Я кивнула, оглядев репетиционный класс.

– Этот мальчик гений, – продолжила Мелинда. – Вундеркинд.

Я посмотрела на рояль, потом принялась оглядывать пол.

– Что? – спросила Мелинда.

– Его нет, – ответила. – Лист с нотами исчез.

Дорогой дневник!

Что сказал Папа Юлий II Микеланджело?

«Слезай, сынок, доклеим обоями».

* * *

Утром я проснулся рано, потому что сегодня суббота и в десять часов мне предстояло увидеть маму. По ощущениям создавалось полное впечатление, что это рождественское утро. Я поставил будильник на семь часов, чтобы успеть принять душ до того, как остальные проснутся, почистить зубы, уши и постричь ногти. Боялся, что в прачечной забудут постирать мою одежду, поэтому хотел иметь в запасе достаточно времени, чтобы постирать и высушить ее самому. Однако волновался я напрасно: когда заглянул в шкаф, там висели рубашка, брюки и жилетка. Чистенькие и выглаженные.

Проснулся я задолго до звонка будильника и долго стоял под душем. Потом примерно час наводил глянец на туфли, черным маркером закрасил все потертости, чтобы они выглядели как новенькие. Управился со всем до восьми утра. Перевесил фотографии и рисунки нашего нового дома, которыми украсил стены моей комнаты, какое-то время посидел, представляя, как мы там будем жить, вместе готовить в кухне, выходить в сад, когда выглянет солнышко, развешивать по стенам фотографии лилий и дельфинов.

Я нарисовал маме картину и написал на обратной стороне: «Мама, я надеюсь, ты скоро поправишься, потому что я тебя люблю, и если здоровья у тебя будет столько же, сколько у меня любви к тебе, то ты перестанешь болеть».

Мама ждала меня в гостиной, которой пользуются все пациенты ее отделения. Она надела новые джинсы и синюю футболку, немного подкрасилась: светло-розовые тени для век, румяна, тушь для ресниц. Я так обрадовался, увидев ее, что чуть не расплакался, но подумал, что она тоже расплачется, глядя на мои слезы, и сдержался.

Когда она отпустила меня, я сел напротив и улыбнулся.

– Как тебе нравится новая школа? – спросила мама, хотя уже говорила, что не рада моему переводу в новую школу.

– Нормально, – ответил я. – Это ведь только временно?

Она кивнула.

– А что ты принес?

Я держал в руках альбом.

– Я нарисовал много картин. Аня говорит, что так я быстрее поправлюсь. Показать тебе?

Мама улыбнулась.

Я сознательно больше не рисовал скелеты, потому что они вроде бы огорчали людей, поэтому показал ей цветочные клубы, которые видел из окна, класс на занятиях, портрет Вуфа. Когда мама увидела Вуфа, улыбка сползла с ее лица. Она долго смотрела на картину, приложив руку ко рту.

– Что-то не так? – спросил я.

Она глубоко вдохнула, а потом сжала мою руку своими.

– Алекс, очень жаль, но и Вуфу пришлось переехать в новый дом.

– Это ты про что? – удивился я.

Я не расслышал всех ее слов, потому что мое сердце билось слишком громко, но основное уловил. Вуфа поместили в приют для собак, когда тетя Бев уехала обратно в Корк, и в доме никого не осталось, чтобы кормить и выгуливать его. С собой она взять собаку не могла. Подумал о Вуфе, запертом там с другими лающими, несчастными собаками, кружащим по клетке, размером с половину туалета, и гадающим, что он сделал не так, раз уж попал туда.