В среду, готовясь к отъезду в Ротли, я начала перебирать вещи, паковать одежду, которая нам здесь не понадобится. Лишние игрушки я сложила в большие мешки, чтобы передать их в местные детские дома. Вся вилла была буквально забита игрушками, куклами и играми, которые присылали нам люди не только для Мадлен, но и для близнецов. Мы были очень признательны им за это, и эти подарки были нам дороги, но мы просто физически не могли забрать их все с собой.

От одной мысли о том, что мы уедем из Португалии без Мадлен, я готова была рыдать. Кто мог предположить тогда, в апреле, когда мы впятером, счастливые, приехали сюда отдыхать, что домой будем возвращаться вчетвером? Осознание того, что мы делаем, просто убивало меня.

Через пару дней я перебирала детские DVD и натолкнулась на любимый мультфильм Мадлен: «Барби: Принцесса и Нищенка». Она любила этот мультик и его главных героинь. Когда у нас был «день Эрики», она говорила: «Мама, давай ты будешь Анной-Луизой, а я буду Эрикой». На следующий день наши роли менялись. Я так и представляла себе Мадлен, как она с накинутым на голову розовым одеяльцем, завязанным под подбородком, распевает: «If I was a girl like you…»[5].

Шон и Амели теперь часто говорили о Мадлен. Я носила медальон с портретиком Мадлен, и Амели часто в него заглядывала. «Можно посмотреть на Мадлен? Баю-бай, Мадлен!» — говорила она и целовала ее фотографию.

«Опять хожу сама не своя. Страх снова вползает мне в душу. От него никуда не деться, и иногда я даже думаю, что мне будет проще, если я стану делать вид, будто Мадлен вообще никогда не существовала. Но я так не могу!»

Четверг, 30 августа, стал еще одной тяжелой для нас вехой. Для Мадлен это был бы большой день — сегодня она должна была пойти в школу. Как она мечтала об этом! Как вспыхивали ее глазки, когда она начинала с восторгом говорить о том, чем будет заниматься в школе! Я же, слушая ее, представляла, с каким удовольствием, как увлеченно она будет учиться, как будет рада новым друзьям. Но теперь все ее будущие друзья начнут учиться без нее.

Это был ужасный день. То и дело я представляла ее в новенькой школьной форме, с улыбкой на лице. Я плакала, я молилась и крепко-крепко обнимала то мужа, то детей. Мы бы смогли сделать так, чтобы ее жизнь наладилась. Господи, если бы только она вернулась к нам, мы бы сделали все, чтобы она забыла то, через что прошла. Любыми способами мы бы добились того, чтобы ее жизнь стала полноценной и счастливой, какой она и должна быть.

31 августа Клемент Фрейд вернулся в Прайя-да-Луш и в тот же день позвонил Джерри.

— Это правда, Джерри? — без вступления поинтересовался он.

— Что, Клемент?

— То, что ты на грани нервного срыва и что тебя пора лечить?

Очень смешно!

— А я вот хорошо понимаю редакторов «Экспресс» и даже сочувствую им, — продолжал он.

На какую-то долю секунды Джерри подумал, что он говорит серьезно.

— Это еще почему?

— Ну, как тебе сказать… У меня вот снизилось давление, а у них — тиражи.

Слава Богу, что есть люди, подобные Клементу, благодаря которым мы еще можем улыбаться.

В ночь на 1 сентября мне впервые за четыре месяца приснился сон про Мадлен. Я была поражена, что до сих пор этого со мной не случалось. Работа человеческого мозга непостижима. Но я думаю, хорошо, что это произошло, потому что такого ужаса в реальной жизни я не переживала с того дня, как была похищена Мадлен. Не уверена, что я выдержала бы такое в первые недели.

Во сне нам позвонила одна из воспитательниц детского сада. «Хотите сюрприз? — спросила она. — Мадлен в садике! Она у нас уже пару дней. С ней все хорошо». Мы тут же бросились в садик. И там мы увидели Мадлен, нашу Мадлен. Она была прекрасна, точно такая, какой я ее запомнила. Я кинулась к ней, не помня себя от радости. По моим щекам текли слезы счастья. Я обхватила ее за плечики и прижала к себе сильно-сильно. Да, это был сон, но я ощущала ее тельце. Было такое чувство, будто какая-то часть моего тела, спавшая четыре месяца, вдруг зашевелилась. Холодные, темные дни уходили в прошлое, и я наслаждалась теплом и светом. А Мадлен обнимала меня. Ее маленькие ручки обвили мою шею. Как же это было приятно! Я чувствовала ее запах, я чувствовала ее каждой клеточкой своего тела, и это было истинное блаженство.

Моя Мадлен. Мне захотелось, чтобы время остановилось и это мгновение длилось вечно.

А потом я проснулась.

Ледяной холод сковал все мое тело. От ощущения тепла и радости не осталось и следа. Я ничего не могла понять. Что происходит? Как такое возможно? Я все еще чувствовала ее прикосновения. В груди я ощутила тяжесть, горло сжалось, и я начала задыхаться. Меня словно душили невидимые руки. Господи, не забирай ее, пусть она побудет со мной еще! Не уходи, Мадлен! Останься с мамой! Я так тебя люблю!

Хлынули слезы. Плач перешел в безудержное рыдание. Странные звуки, подобные вою раненого зверя, исторгались из моего горла. Боль в груди стала невыносимой. Я думала, что еще минута — и я умру.

Я была с ней, со своей девочкой. И вдруг ее не стало. Снова.

Следующий день был очень тяжелым. Вечером я легла спать с опухшими веками. Утром 3 сентября, в понедельник, проснулась еще более отекшей.

Позвонил Рикарду. Он собирался зайти к нам позже — Джерри нужно было подписать кое-какие документы, чтобы полученное по электронной почте письмо от датского вымогателя можно было использовать на суде в качестве улики.

Сегодня и Алан Пайк снова приехал в Прайя-да-Луш, посмотреть, как мы справляемся с последними событиями и готовимся к возвращению в Великобританию в следующий понедельник. Мы несколько часов говорили о свалившихся на нас в последнее время бедах и о том, что дома нам понадобится поддержка. Он пообещал не оставлять нас и сказал, что мы будем встречаться регулярно. Мы с Джерри стали рассказывать ему о том, в центре какого безумия мы оказались: о спекуляциях прессы, о лжи, о переменившемся к нам отношении и о поведении полицейских. Я обронила довольно язвительным тоном: «Они скоро нас подозреваемыми сделают!»

«Ну, это уже из мира фантазий», — сказал на это Алан.

В 16:30 прибыл Рикарду в сопровождении женщины, его коллеги. Он привез документы, которые Джерри должен был подписать. Когда с бумагами было покончено, Рикарду спросил, есть ли у нас вопросы к нему. «Появилась ли какая-то информация для нас?» — тут же спросила я.

Он уточнил дату нашего запланированного отъезда в Англию и сказал, что следователи судебной полиции хотят «допросить» меня в среду, а Джерри — в четверг. Мы ждали этого разговора почти четыре недели, и теперь они явно организовывали нашу встречу в срочном порядке, узнав от Боба Смолла, что мы собираемся уехать из страны. Иначе почему у них дошли до этого руки именно сейчас? Насколько нам было известно, результатов экспертизы они тогда еще не получили.