Но, когда я поднимался по лестнице, мне вдруг снова показалось, что меня сейчас вырвет. Но обошлось. Я присел на секунду, и мне стало лучше. Но пока я сидел, я увидел кое-что, отчего ужасно разозлился. Кто-то написал на стене «хуй» [Для редактора: в бумажной книге, напечатанной в Бостоне, написано черным по белому “Fuck you”]. Я, блин, ужасно разозлился. Я подумал, как Фиби и другие мелкие увидят это, и как будут думать, что это за чертовщина, и в итоге какой-нибудь мелкий пакостник – весь такой из себя, ясное дело, – скажет им, что это значит, и как они все будут думать об этом и, может, даже переживать пару дней. Мне хотелось убить того, кто это написал. Мне казалось, это написал какой-нибудь развратный бомж, проскользнувший в школу поздним вечером, чтобы отлить или вроде того. Я представлял, как ловлю его за этим и разбиваю ему в кровь башку о каменные ступеньки, пока он не подохнет. Но я знал, что у меня кишка тонка для такого. Просто знал. От этого меня еще больше тоска заела. Я даже с трудом осмелился стереть это рукой, если хотите знать. Я боялся, какая-нибудь учился поймает меня за этим и подумает, это я написал. Но в итоге я все стер. И стал дальше подниматься в директорскую.

Директора, похоже, не было на месте, но какая-то дама лет под сто сидела за пишущей машинкой. Я сказал ей, что я брат Фиби Колфилд, из 4B-1, и попросил ее передать Фиби записку. Я сказал, что это очень важно, потому что моя мама заболела и не приготовит обед для Фиби, так что ей нужно встретиться со мной, и мы с ней пообедаем в аптеке. Старая дама отнеслась ко мне очень по-доброму. Взяла у меня записку и позвала другую даму, из другого кабинета, и другая дама отнесла записку Фиби. Затем мы с дамой, которой было под сто лет, поболтали немного. Она была довольно приятной, и я сказал ей, что тоже ходил в эту школу, и мой брат. Она спросила меня, в какой я теперь школе, и я сказал, что в Пэнси, и она сказала, что Пэнси – очень хорошая школа. У меня бы при всем желании не хватило духу возразить ей. К тому же, если она думала, что Пэнси – очень хорошая школа, это ее дело. Ужасно говорить что-то новое кому-то лет под сто. Они этого не любят. Через некоторое время я ушел. Смешно получилось. Она мне прокричала вслед: «Удачи!» точно так же, как старик Спенсер, когда я уходил их Пэнси. Господи, как я ненавижу, когда мне кричат вслед: «Удачи!» Тоску нагоняет.

Я спустился по другой лестнице и снова увидел на стене «хуй”. Я снова попытался стереть это рукой, но это было нацарапано, ножиком или чем-то таким. Не стиралось. Все равно это бессмысленно. Будь у вас хоть миллион лет, вы бы не успели стереть и половины таких надписей во всем мире. Это невозможно.

Я посмотрел на часы на заднем дворе – было только без двадцати двенадцать, так что оставалось убить еще немало времени до того, как я увижусь с Фиби. Но я все равно пошел к музею. Больше идти было некуда. Я подумал, может, зайду в телефонную будку и звякну старушке Джейн Галлахер прежде, чем отправлюсь бомжевать на Запад, но я был не в настроении. К тому же, я даже не был уверен, что она уже дома на каникулах. Так что просто пошел к музею и слонялся там.

Пока я ждал Фиби в музее, прямо за дверями и все такое, ко мне подошли эти двое мелких и спросили, не знаю ли я, где тут мумии. У одного мелкого, который спросил меня, была расстегнута ширинка. Я сказал ему об этом. И он не сходя с места застегнул ее – даже не позаботился зайти за колонну или вроде того. Я чуть не сдох. Я бы рассмеялся, но побоялся, что меня опять замутит, и не стал.

– Где мумии, браток? – повторил мелкий. – Не знашь [Для редактора/корректора: нужно как-то передать неправильность речи]?

Я решил, поваляю с ними дурака.

– Мумии? Это что такое? – спросил я одного.

– Ну, знашь. Мумии – мертвяки. Которых хоронят в энтих границах и все такое.

В границах. Я чуть не сдох. Он имел в виду гробницы.

– А почему это вы двое не в школе? – сказал я.

– Не школьный день, – сказал все тот же мелкий. Врал, конечно, без зазрения совести. Но мне было нечем заняться, пока не покажется Фиби, так что я показал им, где мумии. Я их сразу нашел, хотя много лет не был в этом музее.

– Вы, ребята, так интересуетесь мумиями? – сказал я.

– Ага.

– А твой друг не разговаривает? – сказал я.

– Он мне не друг. Он мой брательник.

– Он не разговаривает? – я посмотрел на того, который ничего не говорил. – Ты совсем не разговариваешь? – спросил я его.

– Ага, – сказал он. – Не хочется.

Наконец, мы пришли туда, где мумии, и направились к ним.

– Ты знаешь, как египтяне хоронили своих мертвых? – спросил я одного мелкого.

– Неа.

– Что ж, надо знать. Это очень интересно. Они оборачивали им лица такой тканью, пропитанной какими-то секретными химикатами. Поэтому, когда их хоронили, они могли лежать в своих гробницах тысячелетиями, а лица у них не гнили, ничего такого. Никто не знает, как так сделать, кроме египтян. Даже современная наука.

Чтобы пройти к мумиям, нужно спуститься по такому очень узкому коридорчику с каменной стеной, взятой прямо из этой гробницы фараона и все такое. Было жутковато, и я почувствовал, что эти два молодца не в восторге. Они, блин, так и жались ко мне, а тот, что не разговаривал, практически виснул у меня на рукаве.

– Пошли, – сказал он брату. – Я их уже видел. Эй, давай.

Он развернулся и дал деру.

– Он сдрейфил, как пить дать, – сказал другой. – Покеда!

И тоже дал деру.

Тогда я остался в гробнице один. Мне это по-своему как бы нравилось. Хорошо так было, спокойно. А затем я вдруг увидел на стене – ни за что не догадаетесь – очередной «хуй”. Это было написано красным мелком или чем-то таким, прямо под стеклянной частью стены, под камнями.

В этом вся беда. Невозможно найти хорошее, спокойное место, потому что нет такого. Возможно, вы думаете, что