Я невольно стал думать о мистере Антолини и о том, что он сказал миссис Антолини, когда она увидела, что я там не спал и все такое. Хотя эта часть меня волновала не очень, потому что я знал, как умен мистер Антолини, и он придумает, что ей сказать. Он мог сказать ей, что я пошел домой или вроде того. Эта часть меня не очень волновала. Что меня волновало, это та часть, когда я проснулся оттого, что он гладил меня по голове и все такое. То есть, я думал, может, я зря решил, что он голубой и подкатывает ко мне. Думал, может, ему просто нравится гладить по голове ребят, когда они спят. То есть, как можно сказать наверняка об этих делах? Никак. Я даже стал думать, может, мне надо забрать свои сумки и вернуться к нему, как я и сказал. То есть, я стал думать, если он даже и голубой, он во всяком случае был добр ко мне. Я подумал, как он нормально воспринял, что я позвонил ему так поздно, и как он сказал, что я могу к нему приехать, если мне хочется. И как он старался дать мне этот совет, чтобы я выяснил размер своего разума и все такое, и что никто кроме него не осмелился хотя бы подойти к тому мальчику, Джеймсу Каслу, о котором я рассказывал, когда он лежал мертвый. Я думал обо всем об этом. И чем больше думал, тем больше тоска одолевала. То есть, я стал думать, может, мне все же вернуться к нему в дом. Может, ему просто по приколу было гладить меня по голове. Только чем больше я об этом думал, тем тоскливей и паршивей мне становилось. Да к тому же глаза адски зудели. Зудели и горели от недосыпа. И насморк как бы начинался, а у меня, блин, даже носового платка не было. Был один в чемодане, но не хотелось доставать его из этого непробиваемого ящикаи открывать на людях и все такое.

Там лежал этот журнал, который кто-то оставил на скамейке радом со мной, и я стал читать его, подумав, что это поможет мне е думать о мистере Антолини и миллионе других вещей хотя бы какое-то время. Но от этой чертовой статьи, которую я стал читать, мне стало едва ли не хуже. Там было все о гормонах. Описывалось, как вы должны выглядеть – лицо, глаза и все такое, – если ваши гормоны в хорошей форме, а я выглядел совсем не так. Я выглядел в точности как тип с паршивыми гормонами в этой статье. Так что я стал переживать о своих гормонах. Затем я прочитал другую статью – о том, как понять, есть у тебя рак или нет. Там говорилось: если у вас какие-нибудь язвочки во рту, которые долго не заживают, это признак того, что у вас, вероятно, рак. А у меня была такая язвочка внутри губы уже где-то две недели. Так что я решил, что у меня рак. Этот журнал здорово поднимал настроение. Наконец, я бросил читать его и вышел на улицу прогуляться. Я решил, что умру через пару месяцев, раз у меня рак. Правда. Я был в этом просто уверен. Это определенно не добавило мне жизнерадостности.

Было похоже, что скоро пойдет дождь, но я все равно решил прогуляться. Хотя бы затем, чтобы чем-нибудь позавтракать. Я был не так уж голоден, но решил, что мне нужно чего-нибудь поесть. То есть, чего-нибудь такого, с витаминами. Так что я пошел на восток, где довольно дешевые рестораны, потому что не хотел тратить много капусты.

Пока я шел, я увидал этих двоих ребят, снимавших такую большую рождественскую елку с грузовика. Один из них говорил другому: «Держи эту заразу стоймя! Стоймя, бога в душу!» Вот уж прекрасные выражения для рождественской елки. Но это было как бы смешно, хотя и грубо, и я стал как бы смеяться. Почти сразу меня замутило, и я очень пожалел об этом. Правда. Я думал, меня сейчас вырвет, но обошлось. Не знаю, почему. То есть, я не ел ничего несвежего или вроде того и вообще у меня довольно крепкий желудок. В общем, я справился с этим и решил, что мне станет лучше, если я чего-нибудь поем. Так что я зашел в такой очень дешевого вида ресторан и заказал пончики с кофе. Только пончики я не стал. Почувствовал, что не смогу их проглотить. Дело в том, что, если ты чем-то очень подавлен, чертовски трудно глотать. Официант оказался таким добрым, что унес их, не взяв с меня денег. Я только кофе выпил. Затем вышел и направился к Пятой авеню.

Был понедельник и все такое, и Рождество на носу, и все магазины были открыты. Так что мне вроде как нравилось идти по Пятой авеню. Вполне себе по-рождественски. Все эти доходяжные Санта-Клаусы стояли на углах и звонили в колокольчики, и девушки из Армии спасения тоже позванивали, которые ни помадой не пользуются, ничем таким. Я как бы высматривал тех двух монашек, с которыми познакомился днм раньше за завтраком, но я их не видел. И знал, что не увижу, потому что они мне сказали, что приехали в Нью-Йорк работать школьными учительницами, но я все равно их высматривал. В общем, все вдруг стало так по-рождественски. Мелкие валом валили в центр с мамами, приезжали и уезжали автобусами, заходили и выходили из магазинов. Жаль, старушки Фиби со мной не было. Она уже не такая маленькая, чтобы ходить и глазеть на игрушки как сумасшедшая, но ей нравится дурачиться и смотреть на людей. Позапрошлым Рождеством я взял ее с собой в центр по магазинам. Чертовски здорово с ней время провели. Кажется, в “Блумингдейле”. Мы пошли в отдел обуви и притворились, что она – старушка Фиби – хочет купить пару таких высоченных мокасин, в которых миллион дырочек для шнурков. Мы запрягли бедного продавца по полной. Старушка Фиби перемерила пар двадцать, и каждый раз бедняга зашнуровывал мокасин до самого верха. Грязный трюк, конечно, но старушка Фиби чуть не сдохла. В итоге мы купили пару мокасин. Продавец ничего такого не сказал. Наверно, понимал, что мы дурачились, потому что старушка Фиби всегда начинает хихикать.

В общем, я все шел и шел по Пятой