– И ты был прав, – сказала Симона. – Патрисия Хобарт.

– Да. Все обрело смысл, болезненный, извращенный смысл, когда мы… когда они обыскали ее комнату после бегства. Ей было лет пятнадцать во время «Даун-Ист». Она психопатка, причем умная. Но я следил за всем, связанным с «Даун-Ист», еще до того, как она в меня стреляла, до того, как нашли ее материалы. Эсси тоже. Мы получаем оповещения, когда умирает кто-то из тех, кто в тот вечер был в торговом центре.

Симона поняла, что за выражение промелькнуло на его лице в ту короткую секунду.

– Кто умер?

– Охранник в торговом центре, получивший тогда пару пуль. Вернулся к работе, когда выздоровел. Очень хороший парень.

– Это… это она его убила?

– Доказательств пока нет. – Рид поднялся с дивана и стал ходить по комнате. – Она чертовски ловкая. Она в бегах с тех пор, как подстрелила меня. Ни малейшего следа. А теперь умер Роберт Кофакс, потому что она что-то подсыпала в его напиток на пляже на Бермудских островах.

– На Бермудских островах?

– Не знаю, что он там делал, но выясню. Я только что получил оповещение: его имя, причину смерти… Она добралась до него, – продолжил Рид, – потому что считает это своей миссией.

– Убивать тех, кто выжил?

– Завершить начатое. В ее доме нашлось достаточно улик, чтобы доказать, что именно она это начала. Она планировала массовое убийство и еще не закончила строить планы, а брат поторопился и ее подвел. Такая, во всяком случае, у меня теория.

Симона разрумянилась, когда они вернулись с холода. Но теперь побледнела.

– Ми была там. Моя мама, моя сестра. Я. Ты.

– О Ми писали немного, она не давала интервью. Твоей семье тоже не уделяли в новостях особого внимания. Я думаю, она охотится за теми, кто светился. Ты и я? Мы звонили в «девять-один-один». Ты первая, я второй. Тебе следует быть осторожной. И можешь мне поверить, я всегда настороже.

Тревога сдавила ей сердце.

– Летом на остров приезжают толпы народу: туристы, отдыхающие…

– У каждого полицейского, у всех служб охраны будут ее фотографии. Я повешу их в каждом магазине, ресторане и отеле. На пароме. Не утверждаю, что она не попытается сюда попасть, но, думаю, пока она выбирает более легкие цели. А если она приедет на остров, то сначала захочет прикончить меня. Я стрелял в нее и ранил.

«Теперь он совсем не выглядит общительным», – подумала Симона. Он выглядел жестким и очень, очень опасным.

– Думаю, мне нужно что-нибудь покрепче кофе. – Она встала. – Будешь?

– Не откажусь.

Она выбрала красное вино и налила два больших бокала.

– Теперь я не просто тебя расстроил. Я тебя напугал.

– Я точно не знаю, что чувствую. Конечно, мне тревожно. Я не храбрая. В ту ночь я совсем не была храброй.

– Ты ошибаешься. Ты не убежала с воплями – хотя нечего было бы стыдиться, если бы ты и убежала. Но ты поступила правильно. Ты спряталась и вызвала помощь. Я слышал твой звонок в «девять-один-один». Ты была собранной. Это храбрость.

– Я не чувствовала себя храброй, ни тогда, ни потом. Пойдем ко мне в студию. Я хочу тебе кое-что показать.

– Заманиваешь?

Она улыбнулась, и ее тревога немного унялась.

– Ничуть.

– Прекрасные художницы в этом доме постоянно меня отшивают. Мне нужно избрать другую тактику.

В ее студии Рид увидел десятки приколотых к доскам эскизов. Он знал эти лица, нарисованные на бумаге, и те немногие, которые она уже создала из глины.

– Я начала с нее. С Тиффани. – Симона взяла с полки небольшую статуэтку. – Я сделала ее нынешнюю. – Она повернула скульптуру. – И тогдашнюю. Я думала, что для меня это будет некоторого рода очищение. Но вышло не так. Отчасти из-за тебя.

Рид смотрел на нее как зачарованный.

– Из-за меня?

– В ночь вечеринки Сиси я говорила с Ми здесь, показала ей эти два лица. Потом говорила с тобой. Точнее, слушала тебя. И с тех пор… Тиффани выжила, однако она не испытывает благодарности судьбе. Я тоже не испытывала. Вот что меня поразило. Я жила и вместо того, чтобы быть за это благодарной, я притворялась, что того вечера никогда не было.

Она отпила вина.

– «Подтверждение жизни», сказал ты в тот вечер о «Возникновении». О Тиш. Меня это поразило. Так что я – по-своему – даю им всем подтверждение жизни.

Рид смотрел на Симону сейчас с восхищением не только потому, что ее лицо заставляло его сердце биться сильнее. Но потому, что он испытывал к ней что-то вроде трепета. И уважение.

– Это храбрость.

– Боже, надеюсь.

Он подошел к полке, осторожно поднял одну из статуэток.

– Я был с ней знаком. Энджи Паттерсон. Я был к ней неравнодушен.

– О! Ты ее любил?

– Нет, но она мне очень нравилась.

Ему вспомнился киоск, кровь, тело.

– Я хочу создать мемориал, бюсты всех участников тех событий. Люди не должны забывать, кем они были и что с ними случилось. Ты мог бы мне помочь.

– Как?

– Информацией на тех, кто с тех пор погиб.

– Что ты сделаешь, когда закончишь?

– Потребуются месяцы. Мне нужно будет делать перерывы, иначе я не смогу ясно видеть и слышать. А потом… Я надеюсь на отца – он юрист, у него много связей. И, конечно же, на Сиси. Я хочу сделать слепки, отлить их в бронзе и поставить в парке.

– С этим, наверное, я тоже мог бы помочь. Я периодически общаюсь с выжившими и с родственниками погибших. Их поддержка тебе пригодится.

Симона кивнула.

– Ходатайство от выживших и родных тех, кто погиб? Да, им трудно будет отказать. Однако некоторые могут отказаться.

– Они будут не правы…

Рид поставил бокал, шагнул к ней, взял ее лицо в свои руки, встретил взгляд ее великолепных глаз. Поцеловал ее, нежно и медленно. И почувствовал – надеялся, что почувствовал, – как она ответила, прежде чем он отстранился.

– Смена тактики, – произнес он.

– Любопытная смена.

– Я же говорил, что могу быть интересным. Ладно, пойду съем свой одинокий мясной рулет. Увидимся.

– Я не часто выхожу из дома, – сказала она, когда он пошел к двери.

– Не беда. Зато я – часто. – Рид остановился на пороге. – Я должен сказать еще кое-что. Ты самая красивая женщина из всех, кого я видел в своей жизни.

Она рассмеялась.

– Чепуха.

– Ты ошибаешься. Уж я-то знаю, кого я видел в своей жизни. У Сиси где-то здесь записан мой номер. Если тебе что-нибудь будет нужно, звони.