В присутствии доктора Боровского, Зубова и самого Батыршина он растворил эту каплю в двух сантиграммах воды и добавил в раствор пятипроцентной соляной кислоты, следом столько же пероксида водорода и соль аммония. Встряхнул пробирку, и после того как выделился кислород, оставшаяся масса стала буро-красной, а интенсивность окрашивания доказала, увы, не только наличие в крови морфия, но то, что попал морфий туда день-два как назад.

– Последний укол был произведен как минимум вчера, – ликующе срезюмировал Иноземцев.

– М-да, – проронил удрученный Боровский. – Кто бы мог подумать…

Но тут произошло неожиданное. Доктор Зубов, все то время, пока Иноземцев смешивал реактивы, ходивший из угла в угол, будто сам не свой, вдруг остановился и воскликнул:

– Это моя вина! Я вколол Ивану Яковлевичу морфий.

– Как же так? – воскликнул Мухаммад-Ханафия Алюкович. – Почему же вы смолчали?

– Я позабыл об этом. Ночь без сна, переживания из-за… неважно, пустое! Я вколол ему морфий. Очень страдал господин Розенбах, все поминал горы да тигра. Он ведь, как вернулся из Чимгана, так сразу и слег. Хоть и мрачный Иван Яковлевич человек, скрытный, темная лошадка, еще при князе состоит. Но жалко его было. Помочь хотел… – тут Андрей Михайлович совсем сконфузился, – да только худо ему вдруг стало, едва не помер. Еле к утру его отходил.

– Сколько вы ему дали?

– Сантиграмм.

– От сантиграмма худо не станет, за редким случаем, – отрезал Иноземцев. – Сколько?

– Да что ж вы, не верите мне? Сантиграмм, не более. Сначала он успокоился, уснул, потом побагровел, хотя лихорадки я не отметил, потом его дыхание едва стало заметным, он побелел, посинел – все признаки очень высокой дозы.

– Конечно! Сантиграмм к двум или трем – это вам не шуточки!

– Насилу его к жизни вернул, известным способом – промыванием желудка. Зато утром Иван Яковлевич словно воскрес. Даже сыпь его прошла, только уплотнения остались и заметные тонкие проколы на коже, похожие на укусы. Потом сыпь опять появилась вместе с новыми проколами, сначала на плече, потом бедро, следом лодыжка и другое плечо.

– Это очень хорошо, что вы промывание желудка сделали, – заметил Иноземцев.

– Ну так ведь морфий особенностью обладает – вторично всасываться в кровь стенками желудка, попадая туда с вместе с секретом пищеварительных желез.

– Именно, – проронил Иноземцев, призадумавшись. – Но зато мы знаем, что лихорадка эта отступает хоть и на время, если промывание оное сделать. Ох, не хотел бы я настаивать, но сие обстоятельство тоже уж больно красноречиво на морфинизм указует.

К сумеркам врачи разошлись.

Иноземцев остался возиться со своим микроскопом. Погрузился в кипучую деятельность, ожидая обнаружить на размазанных по стекляшкам каплях крови среди красных и белых кровяных телец таинственного возбудителя болезни Дункана. Он не сказал никому, но имелась слабая надежда, что переносчиком являлось некое насекомое, может, клещ, может, москит, каких здесь было полным-полно. Да и здешняя осень, теплая, затяжная, способствовала размножению всяческих одноклеточных паразитов. Как, к примеру, дело обстояло с малярией, о которой Иноземцев читал в статье одного из парижских знакомых врачей – месье Лаверана. Тогда, в Самарканде, Иван Несторович провел немало часов, изучая собственную кровь, чтобы проникнуть в суть этого простейшего.

Но в крови Дункана не было простейших, никаких вибрионов не было, ни бацилл, ни кокков, никаких иных патогенных организмов. Было воспаление, на что указывали количество белых и красных кровяных телец, да и несколько увеличенные размеры печени и селезенки. Но это все.

Лабораторная комната погрузилась в тишину, сиделки последний раз протопали по коридору, потушив газовые светильники. Склонившийся над микроскопом Иван Несторович в лучике керосиновой лампы остался в госпитале один, не считая уснувших пациентов и нескольких сестер милосердия, что рассеялись по палатам. Он поднял голову и оглянулся – с лица сошла краска – все как тогда, один в темноте, сейчас зашуршит кто-то за окном, заскребется, и войдет она.

И словно накликал – дверная ручка тихо дернулась, дверь начала с жутким скрипом отворяться, следом захлопнулась. Иноземцев отшатнулся назад. Но тотчас раздался вполне цивилизованный стук, а из коридора – голос Зубова, негромко осведомившегося, не помешает ли.

Иван Несторович шумно вздохнул:

– Да, пожалуйста.

– Зашел узнать, нет ли новостей, – проронил тот. – Боюсь спать идти, уже третью ночь прячусь.

– От кого?

– От кровопивца, что нас кусает. Я заметил, он только ночью активен.

Иноземцев удивленно воззрился.

– Так вас тоже?

Вместо слов Андрей Михайлович снял сюртук, расстегнул манжету и, закатав рукав сорочки, показал Ивану Несторовичу характерный укус выше локтя, что украшали все тело бедного Дункана.

– Это второй. Позавчера, когда Дункана отхаживал, уснул на дежурстве, очнулся от острой боли в руке. Первый получил в городском саду неделю назад. Сидел преспокойно на скамейке, вечерело, орава мальчишек рядом играла в салки, один из них налетел на меня, сбил с ног. Через несколько минут я ощутил точно такую же острую боль в боку, то ли вошь ко мне какая прицепилась, то ли клещ. Ей-богу, вы правы, шишка проявляется, точно от впрыскивания. И лихорадит… Нет, не лихорадит, а напротив, как-то чудно себя чувствуешь, тотчас и сил прибавляется, мысли вихрем в голове… Я почему Ивану Яковлевичу морфия вколол?

Тут Зубов сконфузился, отошел на шаг, голову опустил.

– Эх, была не была, вам скажу. Дело, видите ли… я сам иногда прибегаю к инъекциям.

Иноземцев стиснул зубы, не сдержав укоризненного взгляда.

– Не смотрите на меня, Иван Несторович, с таким укором! Две дочери взрослые, жена, голова порой идет кругом. Я нечасто! Но зато точно могу сказать, что морфий этой лихорадке не чета, так крутить начинает после укуса, так мотать, совсем иным человеком себя ощущаешь. Потом проходит, но ломота в теле остается, и глаза режет. Тем не менее я все еще на ногах. Вот и предположил, что дело в уколах морфия. Быть может, паразит этот то же вещество впрыскивает в кровь, а морфий как бы прививкой или антидотом к нему является.

Иноземцев собрал глубокую морщину на переносице – хм, а ведь дело доктор Зубов говорит. В ходе изучения алкалоидов Иноземцев еще в самом начале своего гиблого пути открыл, что клетки мозга даже у мыши вырабатывают идентичные морфию особые вещества, которые являются своего рода передатчиками сигналов-чувств в рецепторах, и морфий эти вещества активизирует. Почему не существовать на свете белом какому-нибудь паразиту, своим укусом который также активизирует сии вещества и активно, под действием ферментов, заставляет выделять их в кровь. В маке снотворном содержится опий, отчего бы ему не содержаться в каком-нибудь неведомом науке виде москитов, пауке или вше, в секрете их ферментов и ядов.