– У вас галлюцинации, – проронил Иноземцев.

– Галлюцинации! Вестимо отчего, от луноверина вашего. И в выгоду вам эти галлюцинации на меня нагонять, в выгоду…

Явились санитары, скрутили его, за неимением специальной рубашки, просто веревками повязали, и потянули к двери в коридор.

– …потому как мстите. Мстите за тигра! Всех, кто ваше безумие на свет божий выставил, порешить вздумали? Не выйдет! Я таких, как вы, насквозь вижу, безумцев да маньяков, и рапорт на вас градоначальнику уже написал со всеми подробностями вашей опасной личности! И самому Вревскому тоже! Он вас на место живо поставит! Безумец, сумасшедший, умалишенный… Сядете опять в желтый дом, там вам и место. Это он, поверьте мне! Он – черный человек, являющийся ко мне ночами с иголкой. Я видел вас, клянусь…

Дверь наконец захлопнулась, скрыв чудовищный облик сумасшедшего, хотя вопли доносились до лаборатории еще несколько минут. Ибо большого труда стоило санитарам побороть ярость больного.

– Ничего, – будто самому себе пробормотал пораженный доктор Боровский и дрожащей рукой вытер мокрый лоб; верно, впервые настоящего буйного пациента наблюдать имел удовольствие. – Скоро будет открыто беспокойное отделение. Я сам… Я сам лично тому поспособствую.

Иноземцев продолжал стоять у окна, одной рукой схватившись за подоконник, другую прижав к лицу, меж пальцами коей сочилась кровь, заливаясь за рукав кителя, – нож скользнул от уха до подбородка вдоль скулы. Круглыми от ужаса глазами глядел Иван Несторович на запертую дверь, за которой только что исчез Дункан, вдруг своим появлением ответивший на все вопросы, душившие доктора. Никто, даже сам Иноземцев, не мог ручаться, что психиатр не говорил правды. Ведь все могло быть! И даже то, что Иноземцев до того с катушек слетел, что не только агнозией, «синдромом Шалтай-Болтая», грудной жабой занемог, но и самым настоящим раздвоением личности. Днем он был добропорядочным доктором Иноземцевым, а ночью тем самым черным человеком, который и обкалывал всех морфием или того хуже – луноверином. Обида, глубоко им запрятанная в душе на весь род людской, сотворила, в конце концов, из него чудовище, маньяка, бездушного головореза.

Стоял Иноземцев, сраженный сим открытием, опять позабыв, где он и кто он. А тем временем доктор Боровский уже добрых несколько минут плечо его теребил, дозваться не мог.

– Что? – перевел наконец Иноземцев стеклянный взгляд с двери на Петра Фокича.

– Шить, говорю, любезный, надо, – повторил уже в десятый раз тот. – Рана достаточно глубокая. Боюсь, и к эфиру прибегнуть придется.

Иноземцев безучастно махнул рукой, анестезия была даже кстати. Сейчас допытываться начнут, при чем тут луноверин, подозревать, и выяснится, что эпидемию он самолично сотворил. Ох, не до вопросов сейчас было Иноземцеву. Сам себе поспешно ввел под кожу атропин, заправил ингаляционный испаритель и, сделав несколько в нем глубоких вдохов, опустился на кушетку.

«Все забудется, если проснется, а не проснется, так мир много не потеряет, одним убийцей меньше будет».

– Иван Несторович, что ж вы так торопитесь, не много ли вы эфира плеснули в аппарат? – последнее, что он услышал, закрыв глаза. – Что ж вы наделали…

Только к вечеру Иван Несторович очнулся, вскочил, покружил по палате, тяжело дыша и кашляя, поохал и тотчас потребовал, чтобы ему разрешили вернуться домой, благо идти было всего ничего. Отказался от провожатых, с перебинтованным лицом, шатаясь, вышел из госпиталя. Дурман еще не улетучился, голова гудела и клонило в сон, эфира вдохнул – дай боже, теперь долго отходить от него придется. Иван Несторович мечтал добраться до постели. Как пьяный, перешел дорогу, свернул на тротуар, прошел мимо дворника, едва его не сбив случайно, вошел в парадную, на лестницу взбирался, будто на Эверест, а потом минут пятнадцать дверь открывал.

А когда открыл, обмер: в нос ударил знакомый запах – знакомый до одури, до сердечных колик – запах выпариваемого луноверина. Мгновенно отрезвев, он порывисто пересек прихожую, бросился к своему лабораторному столу, на том стояли в ряд две колбы и горячая горелка, а над нею была подвешена чаша для выпаривания, уже успевшая остыть. Заглянув в нее, к своему ужасу, Иван Несторович увидел сквозь туманную дымку розовато-серые кристаллики луноверина.

Иноземцев хорошо помнил, как после посещения его квартиры Дунканом, после того как тот пристыдил его за беспорядок, каждый раз по окончании работы с эссенциями, тщательно убирал всю лабораторную утварь. Мыл колбы и пробирки, прятал на верхнюю полку треногу и газовую горелку, в особенности он тщательно следил за порядком на столе, да от ребенка приходилось реактивы прятать. В его комнате по-прежнему стоял уже покрытый слоем пыли велосипед и огромный шкаф с магнитным индуктором, занимающий весь ее центр, не было ковра и портьер на окнах, всюду лежали книги, но стол всегда был чист.

Тут он возвращается в свою квартиру – не прошло и суток с тех пор, как он из нее вышел, а кто-то воспользовался его приборами, реактивами и инструментом. Да еще и для такой гадкой цели – проклятый луноверин изготовить, давеча Дунканом помянутый.

Полагая, что все еще продолжает действовать эфир, Иван Несторович пару раз махнул перед глазами рукой. Но нет, стояла чаша, две колбы и горелка рядом, а тут его взгляд упал на нечто черное в углу стола. Схватил – а это две черные перчатки.

– Чистое безумие, очередное безумие, – проронил он, а потом поднял голову и вскричал: – Кто здесь?

Испугавшись, что едкий запах луноверина распространится по всему дому и вызовет массу подозрений, бросился к окну и растворил его настежь. Вернулся, чтобы сей же час избавиться от старательно приготовленного кем-то яда, но вздрогнул, увидев, что ни чаши, ни колб уже на столе нет, а горелка покоится на верхней полке. В недоумении он глянул на перчатки, что все еще сжимал в руке.

В его комнате кто-то находился, и этому кому-то нельзя было дать уйти. Поспешно вернулся к окну, закрыл его, дернулся к двери, запер ее на два оборота ключа и прижался спиной к стене, переводя дыхание и силясь преодолеть проклятое после наркоза головокружение и тошноту. Отдышавшись, он медленно подошел к комоду, вынул «смит-энд-вессон» и взвел курок. Теперь, если удалось вовремя поспеть запереться, можно было надеяться поймать прятавшегося таинственного незнакомца, наверняка это и есть тот самый черный человек, которого разглядел психиатр и который оставил пару перчаток на его столе. О слава тебе, создатель, а то ведь подумал на себя.

– Ульяна! – вырвалось у Иноземцева, ибо первое, что в голову пришло – девушка вернулась, это ее проделки. Но обошел комнату кругом – никого. Тогда кто же этот незваный гость, кто этот черный человек? А не сам ли Дункан…

Тут Иноземцева осенило.

Безумный психиатр задумал избавиться от Иноземцева, ибо тот ведал его тайной, мол, что он из полиции, а вовсе не простым врачом при князе состоит. Сначала во всеуслышание объявил Ивана Несторовича умалишенным, а теперь разыграл комедию с луноверином, с помощью каких-то своих подручных обколол всех свидетелей ночного усато-полосатого гостя в магазине Захо. Кроме, разумеется, самого Иноземцева, чтобы выставить его виновным, и, конечно, князя не забыл, наверняка окажется так, что Николая Константиновича вместе с доктором объявят в предумышленном злодеянии. Ведь обоих как чудаков знали, и ничего не стоит на них взвалить и убийство, и попытку отравить уважаемых в Ташкенте особ, приписав эти действия мести. Ведь сослали же бедного князя, обвинив в банальной краже каких-то самоцветных безделок с дворцовой иконы – более унизительной причины, которой все кругом свято верили, выдумать было сложно. Или еще более прозаично было! Иноземцевым Дункан просто воспользовался, чтобы избавиться не от него вовсе даже, а от князя. И придумал все именно в тот злосчастный вечер.