всех свои секреты. Предположительно, Себ вообще не планирует идти к Тео, а вместо этого обходит улицы Лондона, развешивая эти жалкие, отчаянные объявления. Он может потеряться, попасть в неприятности. Он не может повсюду развешивать свой номер телефона. Оли срывает постер, комкает его.

Он идет по следу из постеров от столба до столба, срывая их быстрее, чем брат может их прикрепить. Ему приходится держаться на расстоянии, прятаться у входов в магазины, чтобы не попасться. Он внимательно наблюдает за братом, старательно прикрепляющим объявления к столбам. Другие люди тоже обращают на него внимание. Некоторые сочувственно улыбаются, другие обходят стороной. Оли разрывает постеры на маленькие кусочки и выбрасывает в мусорки. Это продолжается несколько часов. Становится ясно, что у Себа закончились объявления, когда он останавливается передохнуть. Он заходит в газетную лавку, появляется с банкой «Колы» и «Сникерсом».

Оли поджидает его.

– Ой, – подпрыгивает Себ, краснея. Оли его жаль. Не он должен чувствовать себя виноватым. Он просто пытается сделать что-то хорошее. Он просто пытается найти свою маму.

– Я думал, ты идешь к Тео, – говорит Оли.

– О, он написал, что мама ему не разрешила. – Себ выпячивает подбородок.

Оли кажется странным слышать вранье, но притворяться, что веришь в него. От этого он чувствует себя могущественным и грустным одновременно.

– Я как раз думал навестить тетю Паулу, – говорит он. Его тетю Паулу. Мамина сестра бывала странноватой, она явно так и не смирилась с утратой сестры, но он может это понять. Он и сам не уверен, что смирился с этим, а он едва ее помнит. Возможно ли вообще с таким смириться? И все же, несмотря на ее странности, Оли любит Паулу, он знает, что она всегда поддержит его. В ее глазах ни он, ни Себ никогда не могут сделать что-то плохое. Они практически святые. Она звонила несколько раз после исчезновения Ли, но разговаривала только с отцом. Ли всегда отрицала, что между ними с тетей Паулой есть неприязнь, и, может, это правда. Но любви друг к другу они тоже не питали. Ему очень нужно увидеться с Паулой. – Хочешь со мной? Сам знаешь, у нее всегда есть гора сладостей. Может, мы переночуем у нее.

– Серьезно? – оживляется Себ. – Давай.

Они вместе спускаются в метро, Оли засовывает руки поглубже в карманы, горбится, смотрит под ноги. Ему больно смотреть на брата, которого переполняет благодарность за предложение провести время вместе. Он был не очень хорошим братом после исчезновения Ли. Ему стоит прилагать больше усилий. Себ очевидно разбит. Ему нужно, чтобы все это закончилось. Ему нужны ответы. Как и всем.

Оли перебирает пальцами визитку и упаковку антисептика для рук. Может, пора позвонить? Наверняка в этом нет необходимости. Все и так уже знают о Даане Янссене, поэтому признание Оли, что он знал о ее другой жизни, не поможет, оно, скорее всего, только создаст ему проблемы. Полицейская сказала позвонить, если будет что-либо, дающее понимание состояния Ли в тот момент. А то, что он несколько месяцев знал о ее обмане, никак не проливает свет на ее состояние, не так ли? Хотя, возможно, это кое-что говорит о его собственном. Он поеживается. Это последнее, что он хочет делать. Но ему хочется, чтобы они повнимательнее присмотрелись к этому Даану Янссену. Полицейские наверняка этим и занимаются, верно?

31

Кэйли

Суббота, 21-е марта

Мне нужно попить и поесть. Особенно попить, тело может неделями жить без еды, но всего несколько суток без жидкости. Свет проскальзывает сквозь щель между досками, знаменуя очередной день. Суббота? Время управляло всеми моими действиями, я так долго жила по строгому расписанию, с кучей встреч и обязательств; отсутствие этой опоры толкает меня в пропасть. Я почти привыкла к вони из ведра. Доказательство моей нечистоты и слабости. Меня пугает, к чему я могу привыкнуть.

Я бы хотела, чтобы все оставалось неизменным, в странной обманчивой невесомости, созданной мной. Я знаю, что жила не по законам, но ведь законы это просто что-то, написанное людьми – зачастую очень давно – и передаваемое из поколения в поколение, требующее послушания. Кто вправе утверждать, что женщина может любить только одного мужчину?

Наверное, мужчина.

Иногда мне казалось, что я не только нарушала человеческие законы, но и физические. В моей жизни не было гравитации. Я витала в невесомости. Я отказывалась признавать, что у каждого действия есть соразмерное противодействие. Мне придется платить за каждый момент блаженства. Я бессильно шарю руками по подносу: потемневшая половина банана, вода на дне бутылки. Взяв банан, я спугнула муху. Она с жужжанием удаляется и я мимолетно задумываюсь, как она здесь оказалась. Я когда-то читала, что почти каждая муха, садящаяся на еду, также блюет на нее, но мне все равно. Я слишком голодная для этого. Я медленно ем, тщательно прожевывая каждый кусок. Я прислушиваюсь, пытаясь уловить звук шагов или печатной машинки. Ничего.

День ползет. Он не приносит ни воды, ни еды. У меня так пересохло во рту, что начинают трескаться губы. Печатная машинка остается безжизненной. Мне хочется снова услышать ее стук. Я вспоминаю о временах тайных переписок в WhatsApp с одним из мужей, пока была с другим. Если я была с Дааном и видела, что Марк «печатает…» мой желудок сжимался от любви и тревоги. Я всегда опасалась, что в сообщении будет говориться о какой-то проблеме: больном ребенке, утерянной домашней работе, разногласиях с учителем. Когда я была с Марком и видела, что Даан «печатает…», в животе плескались любовь и сладкое предвкушение. Я мечтаю о перестуке клавиш. Как подопытную крысу, меня натренировали реагировать на звук печатной машинки, и я осознаю, что мне хочется, чтобы мне бросили вызов. Заставили отвечать за свои действия. Это было бы чуть ли не облегчением.

Я расстроенно пинаю стену, противоположную двери. Это чертовски сильный пинок. Боль отдается в ноге, пробирается до бедра, и я тут же жалею об этом. Но потом я замечаю выбоину в стене. Я проделала выбоину в стене! Я удивленно таращусь на нее. Пробыв столько дней слабой и бессильной, я ощущаю прилив воодушевления. Я сделала выбоину в гипсокартоне. Что-то изменила! Я пинаю стену снова и снова, сначала носком, а потом разворачиваюсь и продолжаю колотить ее пяткой. Затем я ложусь и ударяю двумя ногами в стену, потому что это кажется еще более действенным. После полудюжины ударов я слышу, как трескается гипсокартон. Стена начинает будто бы оседать и складываться передо мной. Я смеюсь, удивляясь, насколько гипсокартон легкий и хрупкий. Я начинаю раздирать стену на куски. За ней обнаруживается пустота, отгороженная еще одной стеной. Ее я пробиваю относительно легко,