Но ответов стало даже меньше, чем когда он был совсем мал, и ему стали говорить, чтоб он не злил духов, а делал все, как оно заведено. Отисса смеялся. Женщины сначала терпели и лишь делали пальцами вокруг его головы знак, отгоняющий злых духов, а потом как-то толстая Ндора пожаловалась на нелепые расспросы Отиссы мужу, а уж тот рассказал всем мужчинам то, о чем уже все и так знали или догадывались.

И теперь надо было что-то делать.

Лучше всего мальчишку было б просто убить, но оди не убивают оди, людей и так мало. Если их убивать, они никогда не заселят всю Землю и Юмгба-оди разгневается. Убивший должен убить себя или отправиться в ничейные земли. Еще лучше было бы, чтоб мальчик был как все. Совсем было б хорошо, если б он в свое время не родился, но он уже родился.

В общем, решение было одно-единственное, мужчины, погалдев для порядка, его согласно приняли, и Отисса отправился в изгнание.

Мать не вышла его проводить, для нее он исчез, так было всегда — изгнанник исчезает для оди. Отец смотрел сквозь него, когда толпа мужчин с копьями и луками, в охотничьей раскраске окружила его и вывела на тропу, ведущую на восток. Его маленькие братья и сестры плакали, но они не могли нечего изменить, и они скоро его забудут, детская память коротка.

Мужчины долго смотрели, как тоненькая фигурка с калебасом в одной руке и детским копьецом в другой удаляется и скрывается в колышущемся жарком мареве, а потом вождь провел своим костяным ножом на земле черту в пыли, отрезая Отиссу от племени, и они ушли назад, в деревню. Чтоб дальше жить, как заведено Первыми Людьми, и быть счастливыми.

4

Отисса шел еще несколько дней, потом остановился в горной долине. Место было хорошее. В распадке между скалами было много деревьев, трава на лугу у речки была высокой и зеленой, низкий подсыхающий берег реки на перекате обещал много рыбы в любое время года и плодородной земли каждую весну, а поодаль в кустарнике шуршали не испуганные его появлением дикие козы. Там и тут росла трава с большими листьями, которая понадобится ему, чтоб плести циновки и покрывать хижину, а зимой у этой травы бывают желтые сладкие плоды, которые он попытается теперь выращивать.

Здесь, в одиночестве, он проживет остаток своей только начинающейся долгой жизни. Среди своих вопросов, в поиске ответов и проверке результатов размышлений. Жаль, что племени оди не понадобились ответы на вопросы.

Он мог бы сделать их жизнь лучше, но теперь он изгнан, и он будет спрашивать и отвечать для себя.

5

Вечером, после изгнания, на ритуале отречения от изгнанника вождь сказал такую речь:

— С начала времен, когда Первые Люди спустились на Землю, мы живем как они научили своих детей, а те — своих. Мы ловим рыбу, убиваем для еды антилоп и коз, собираем травы, плоды и семена, которые посылает нам Солнце. Мы кочуем к верховьям рек, чтоб не остаться без воды в летнюю засуху, и возвращаемся обратно, когда в зимние дожди реки снова наполняются. Так всегда жили все оди, начиная с Первых Людей, и так будем жить мы. На этом берегу реки. Всегда.

Эти слова вождя слышала маленькая Оиха. Она хорошо помнила, как Отисса плел ловушки для рыбы, как он делал силки на птиц, как он высыпал семена на землю и поливал их водой. Как он связывал палки корой и пускал их по течению Реки, и их всегда прибивало течением к тому берегу.

Она даже думала, что раз травы, на которых поспевают нужные семена, растут из земли, то надо сначала закопать семена в ямку, а уж потом поливать. И она подозревала, что палочки необязательно связывать, можно обтесать одну, сделав ее похожей на сухой лист, и она тоже поплывет к другому берегу. Но это еще надо проверить.

Пока она не будет спрашивать и не будет говорить лишнего.

Ее, конечно, тоже могут когда-нибудь изгнать, как Отиссу, сына ее дяди. На Земле наверняка есть еще другие люди, кроме оди. Она так думала.

И она не боялась.

Открыл глаза. Тиканье часов, собака шумно дышит и повизгивает во сне, полосатые обои, дверь в коридор приоткрыта. Так, значит, это все не на самом деле, это все приснилось. Бегство в рыжей саванне с редкими колючими кустарниками, облачка пыли, поднимаемые преследователями то вдалеке, то ближе, почти рядом. Пот, вонючий, заливающий глаза, и страх, лишающий рассудка, звонкий и придающий силы, — все было не наяву, и теперь можно успокоиться. Прячась во сне в неглубоком заросшем овражке, он увидел странно отчетливо, что порванная у локтя куртка одного из гонящихся за ним заштопана полоской луба, заботливо, хоть и грубо, скрученной в тонкую ниточку. А у другого была свежая сочащаяся царапина на скуле и цветные ножны с номадским рисунком показывались из-под накидки и прятались, показывались и прятались на бегу.

Встал, умылся, проведя ладонью по щекам и под подбородком, решил, что бритьем сегодня можно пренебречь, оделся, приготовил кофе. Собака спросонья тяжело притопала в кухню, насыпал ей в миску из надорванного пакета с кормом, проверил есть ли для нее вода в другой миске, натянул куртку и, подумав, на голову водрузил камуфляжную кепку, вдруг заморосит дождь.

На улице было пасмурно и тоскливо. Впрочем, автобус подошел быстро, и на задней площадке было довольно свободно. Он уже почти успокоился. Все-таки сон был тяжелый, очень реальный и подробный. Странный сон для офисного служащего, жителя большого города. Кафе напротив следующей остановки, похоже, снова открылось после смены хозяев и ремонта, теперь оно называлось «Кочевник». На вывеске — черный туарег на пыльном верблюде в окружении номадского красно-желто-синего орнамента. Повернув голову в другую сторону, он увидел девушку в странном пятнистом коротком пальто. Рукав у плеча был надорван и неловко заштопан. Как будто лубом, подумал он. Краем глаза он заметил, что еще один человек вместе с ним разглядывает девушку в пятнистом пальто. Мужчина постарше него, с утомленным лицом и красноватыми от недосыпа глазами. Мужчина улыбнулся и слегка пожал плечами. И отвернулся.

На его щеке была царапина. Еще свежая, заклеенная белым пластырем.

Веревкин был человек одинокий. Одинокий из принципа, не по несправедливости судьбы или невезучести. Ему и одному было хорошо, поэтому в свои сорок три года он не собирался скрасить одиночество с помощью брака, а домашних животных терпеть не мог. Даже таких неприхотливых, как рыбки гуппи или, скажем, азиатская пустынная черепашка. На кой ляд ему кто-то, о ком надо заботиться и любить? У Веревкина был он сам, и он не понимал людей, у которых есть еще кто-то.

Потребность Веревкина в общении вполне удовлетворяло коллекционирование. И сопутствующая коллекционированию переписка с единомышленниками и специалистами. Причем коллекционировал он не какие-нибудь банальные марки или открытки с портретами кинозвезд, а маркированные кирпичи. Ко времени, о котором пойдет речь, коллекция его насчитывала около трех тысяч образцов и фрагментов, охватывавших период времени от Древней Византии до сегодняшнего дня.