Славка держался иного мнения о вожде, в конце концов, обещанная им счастливая и зажиточная колхозная жизнь была перед Славкиными глазами непрерывно, но с бабкой Серафимой спорить опасался. Бабка была ого какая крепкая и жилистая, на расправу скорая, и рука у нее была тяжелая. Да и любил Славка бабку. И уважал за несгибаемость и упорство. А еще больше любил мать, которая бабке никогда не перечила, хотя по отрывочным с матерью «политическим» разговорам было заметно, что бабкиных пристрастий мать не разделяет. Отец Славки, как родились его сестры-тройняшки, взял от колхоза открепление и подался на Север, за длинным рублем. Через пару лет, приехав в отпуск, развелся с матерью в сельсовете и уехал уже насовсем. Деньги некоторое время слал, потом постепенно перестал, он на Севере женился, надо было налаживать новую жизнь. Не до Славки с сестрами, Веркой, Надькой и Любкой, было теперь отцу. Гордая мать не подавала в суд, да и где тот суд, не наездишься из Чуйков по судам. Тянули с бабкой как могли, а там и Славка подрос.

Славка подрос, оказался способен к технике, председатель заговаривал с матерью об институте, об именной стипендии, говорил, наскребем из колхозной кассы выучить парня, воздействовал через бабку, упирая на развитие колхозной молодежи, и таки выговорил послать Славку в Политех, на эксплуатацию колесных и гусеничных машин.

Славка хорошо учился, много читал, подрабатывал то дворником, то сторожем и отсылал в деревню почти всю стипендию, наезжал с гостинцами, но тут подкралась новая забота, прислали повестку из военкомата. Славка, не упираясь, пожал плечами, сдал косой комендантше койку в общаге, библиотечные книги отнес в институтскую библиотеку, подписал обходной, простился с бабкой, матерью и сестрами и поехал в райвоенкомат для исполнения почетного долга по защите социалистического Отечества.

В неразберихе сборного пункта записали Славку в железнодорожные войска вместо обещанной военкомом автомобильной учебки и без задержки увезли в общем вагоне на восток. Продрав глаза на третий день пути, Славка увидел в окне как-то по-кошачьи плавные и мягкие холмы вдалеке. Поинтересовался у сопровождающего прапорщика, что за места.

— Урал, — ответил прапорщик.

2

— Солдати-и-ик… — тихим голосом, и еще раз, протяжно — Эй, солдати-и-ик…

Славка приходил в себя трудно, выцарапываясь из забытья, как из крепкого сна. Наконец вынырнул с трудом, разлепил глаза и сел, мотая головой.

— Очнулся? Хорошо. — Говорящий имел широкое лицо с редкой бородкой и смеющиеся узкие глаза. Покачал головой в лисьем треухе и заговорил, смеясь — Иду к брату в улус, вижу пограничник едет, вдруг бабах! Огонь, машинка перевернулся, человек выпал, что такое? Подбежал, ты лежишь, думал мертвый, испугался. Испугал Ахмата пограничник.

«Хренасе. Татарин. Пограничник. Где пограничник?» — подумал Славка какими-то отрывками мыслей и оглядел себя. От бурых высоких ботинок со шнуровкой до странного оливково-серого цвета плотных штанов с кучей карманов, выше до такой же с многими карманами оливково-серой куртки. До планочки на верхнем кармане. Шевеля губами, Славка с трудом прочел перевернутые буквы: «САМОЙЛОВ В.». «Все правильно, Вячеслав Самойлов», — несколько успокоился Славка. Переведя взгляд на левое плечо, увидел шеврон с золотым орлом и цепью вокруг него, снизу надпись: «ПОГРАНСТРАЖА РОССИИ, Уральский округ», — и опять занедоумевал.

Татарин, видя Славкино замешательство, отбежал на легких ногах в сторону и вернулся, протягивая Славке темно-серый берет с кокардой в виде того же орла, что на шевроне, и Славка вспомнил.

Он, Вячеслав Самойлов, младший десятник пограничных войск России, призванный из Воронежской губернии на укороченную срочную службу для не состоящих в браке лиц, получающих высшее образование. Сразу все встало на места. Странный цвет формы, татарин, говорящий о его машинке, вездеходе «Тропа» военного образца и, главное, о какой границе и с кем идет речь.

Ну, правду сказать, на места встало не все, кое-что не сходилось со Славкиными воспоминаниями о себе, но в основном пугаться было нечего, с головой был порядок, и память ему при падении не отшибло. Во всяком случае, из армии подчистую не спишут и срок службы засчитают.

Граница была хорошая, спокойная и мирная, с Сибирью. Мог бы загреметь и похуже, к Речи Посполитой поближе или, не к ночи будь помянуты, к румынам, что, говорят, еще страшней литовцев с поляками. Вот так вывалился бы из вездехода в Бессарабии где, а его прохожий — хрясь по башке топором. Славка поежился от нехорошей возможности.

А можно было в Крым, скажем, попасть, как Николка Стеблов с хутора Большак. Тепло, считай, круглый год, фрукты-овощи, патрулирование не по тайге с буреломами, а по пляжу с умопомрачительными загорелыми красотками, вино, завистливые взгляды гражданских парней, не прошедших армейских тестов и не имеющих дополнительной возможности перейти в другое сословие…

Славка вздохнул, натянул берет и стал отряхивать со штанов и куртки прилипшую землю, хвою и травинки. Приведя себя в порядок, вспомнил об автомате на вездеходе, не попортил ли оружие при аварии. Да и машину надо б посмотреть, чего там с ней. А то достанется ж ему от сотника, ни в секрет, ни в дозор не отрядит такого невдалого десятника, а вместо занятий по экстрим-вождению или стрельб отошлет на кухню дней на пять. Сотник — мужчина строгий, родом из Архангельска, эти поморы все такие, любят, чтоб все как на флоте.

Поднимаясь по откосу мимо здоровенного серого булыгана, из-за которого, похоже, и перевернулся так внезапно военный вездеходик, Славка подумал немного о флоте, куда в принципе тоже могли б отрядить студента-краткосрочника строгие чиновники из военно-призывной комиссии, решившего переписать в паспорте свое сословное состояние. Мир посмотреть, всякие диковинные места, море, иностранные порты, девушки… Славка хмыкнул и одернул сам себя, не надо б солдату непрерывно думать о девушках. A с погранстражей ему и так, он считал, здорово повезло. Не какой-нибудь захудалый сапер, которому в мирное время и заняться нечем, где-нибудь в Пензе или Саратове, а боец-пограничник, железная цепь на границе Отечества с Сибирским ханством.

Мимоходом Славка коснулся булыгана. Шершавая, теплая серая поверхность гнейса, обычный булыган, только весь почти скрытый травой, что вообще-то странно в октябре, но всякое может случиться, Урал-Камень, не родные степи.

Но о траве думать было некогда. Надо было сообразить, как выполнить то, за чем ехал в татарский улус на нашей стороне границы, и поскорей возвращаться на заставу, не то ездить ему впредь на вездеходе вторым номером. Мелкие аварии не были такой уж редкостью, но за аварию со срывом задачи сотник точно не помилует.

Застава была невелика. Сотня бойцов-пограничников, десяток вожатых с собаками, более для красоты и по традиции, чем для патрулирования и охраны, полтора десятка выезженных коней и два конюха при них из местных, на жалованье от военного ведомства. Сибирская граница тихая, все войны здесь отгремели еще при царе горохе, давно уж все улеглось-замирилось. Татары, русские, коми жили по обе стороны границы, каждый своим укладом, все, хоть бы и кое-как, говорили по-русски и по-татарски, не враждовали. Хватало и смешанных семей, когда жених, например, из наших марийцев или из солдат, а невеста из сибирских русских.