Когда, наконец, танцующий от нетерпения Бельчак вынес Алёну на Соборную площадь, здесь уже хозяйничали пешие ратники сотен Ивана Зарубина, Еремки Иванова, Ивана Кукина, Гришки Ильина.

Боя, как такового, не было. Только у воеводского двора да у Губной избы слышался треск пищальных выстрелов, да в стороне стрелецкой слободы видны были отдельные огненные всполохи.

К Алёне подбежал Сенька Рыхлов. Это он со своими молодцами тайно проник в крепость, тихо снял воротных сторожей, открыл крепостные ворота и подал колоколом сигнал к атаке.

– Крепость наша! – возбужденный боем, счастливый от удачно выполненного поручения, с бесшабашной веселостью кричал он. – И пушки взяли, и зелье, и ядра! Теперь нам сам черт не брат! Любую крепость осилим!

– А Щеличева поймали? Васька Щеличев где? – нагнувшись к луке седла, спросила Алёна.

– В тереме, должно, – пожал плечами Сенька. – Слышишь, как палят на воеводском дворе.

Алёна, привстав на стременах, поглядела в сторону темнеющей невдалеке высокой крыши воеводского терема. Площадь перед воеводским двором была заполнена повстанцами. Освещенные двумя десятками факелов повстанцы сновали по ней, точно муравьи, и вся площадь казалась Алёне большим растревоженным муравейником.

Высокие тесовые ворота были распахнуты настежь, но повстанцы, осаждавшие воеводский терем, не продвинулись ни на шаг. В воротах и в нескольких шагах от них чернело до десятка бугорков, кое-где, на высоком бревенчатом тыне, так же чернели переломившиеся пополам фигурки нападавших мужиков.

Вот опять десятка два повстанцев бросились в распахнутые ворота, и вновь они были отброшены назад метким пищальным огнем, оставив нескольких своих товарищей, корчившихся на земле.

– Чьи люди? – крикнула Алёна в темноту.

– Мои, – послышалось в ответ, и в освещенное факелами пространство из темноты вышел Григорий Ильин.

– Почто мужиков не бережешь? На смертоубийство гонишь? – крикнула ему Алёна.

– Без смерти и свободы не добыть, – угрюмо произнес Григорий и, повернувшись, пошел в темноту.

– Стой! Стой, черт бородатый! – остановила его Алёна. Спрыгнув с коня и подойдя к Григорию Ильину, уже спокойно приказала: – Зови своих десятников. Вижу, тебе одному здесь не управиться, – и, услышав опять пищальные выстрелы, добавила: – Да останови ты своих вояк, не то на этом дворе все свое войско потеряешь.

Гришка Ильин нехотя повиновался.

– Не по нутру он мне, – сплюнув в сторону, подал голос Игнат Рогов. – Волком на людей смотрит и жесток безмерно. Вчера одного купца на дороге взяли, так он его сам зарубил только лишь за то, что тот назвал его гулящим.

– Может, убрать его из сотников, чтобы хуже того дел не нагородил, – предложил Иван Кукин.

– Поживем, увидим! – оборвала их Алёна. – Пока нет причин Гришку от сотни убирать. Мужики Гришку сами над собой поставили, значит, верят ему, идут за ним. Так что, кончай разговоры, вон сам Ильин со товарищи идет.

Десятники, подойдя к Алёне, встали полукругом, потупились.

– Чего, мужики, не веселы? – спросила Алёна. – Али не по душе дело ратное, молодецкое?

– Веселиться-то вроде нет причины, – откликнулся из толпы один из десятников. – Я, почитай, половину своих мужиков положил. Вон они, – махнул он рукой в сторону распахнутых ворот.

– С такими атаманами, как вы, и всех воев погубить не мудрено. – Голос Алёны зазвенел, но не колокольца слышались в нем, сталь булатная под молотом звенела: – Бьют вас стрельцы оттого, что головы вам за ненадобностью.

Мужики удивленно переглянулись.

– Да, да! – подтвердила Алёна. – Зачем вам они, коли думать нет охоты. Вы поглядите: понахватали мужики факелов и бегают с ними на приступ воеводских хором, а стрельцы их из пищалей на выбор, как токующих глухарей, бьют. Факелы загасить немедля! На терем воеводский идти со всех сторон разом! Пистоли и пищали зарядить да палить токмо вблизи! Уразумели?

– Сделаем, матушка!

– То-то, сделаем, – укоризненно покачала головой Алёна. – И ты, Григорий, – обратилась она к Ильину, – больше о животах мужицких пекись. Где не силой, там хитростью брать надобно.

Князь, воевода Василий Иванович Щеличев метался по дому, подбадривая стрельцов охраны и челядинцев, ведших огонь из пищалей и пистолей, коих было немало в воеводских хоромах, по наседавшим повстанцам. В осаде они были немало и сидели твердо, не неся потерь, истребляя метким огнем все больше и больше повстанцев.

– Бей их, ребята, не жалей воров! Зелья на бунтовщиков достанет и пуль тоже, – кричал возбужденный боем полуодетый, весь взъерошенный князь Щеличев. – Не пускай их за ворота. Степан! – позвал князь Щеличев сотника темниковских стрельцов Степана Афанасьева. – Я пойду жену утешу, а ты тут доглядай.

– Добро, князь! Будь в надеже, – отозвался сотник. – Крепко сидим.

Щеличев поднялся по деревянной скрипучей лестнице в опочивальню. Жена сидела на полу: растрепанная, испуганная, зареванная. Как цыплята к наседке, к ней жались дети. В углу спальни, прижавшись друг к другу, выли дворовые девки.

Князь поднял жену с пола. Дети с плачем бросились к нему.

– Тихо! Тихо! – гладя по русым кудрявым головкам пятилетней дочери и девятилетнего сына, шептал, успокаивая, князь. – Погодите малость. Вот побьем воров, и опять станет тихо. Ты, матушка, – обратился он к жене, – сойди сама и детей сведи в людскую. Там со дворовыми бабами переждешь. Коль не устоим, так воры баб да детишек не тронут.

– Упреждал ведь тебя Леонтий Никитич – воевода арзамасский о бережении супротив воров, так не послушался доброго совета, не ушел в Арзамас, – корила жена князя, собирая в узелок золотые украшения, камения, жемчуг.

Оглядев спаленку, как бы прощаясь, она перекрестилась на освещенную желтым светом лампады висевшую в углу икону и, подхватив детей за руки, выскочила за дверь.

Князь устало опустился на скамью.

«Как же так? – думал он. – Отчего это? Всю свою жизнь я воров изводил, народ от душегубов оборонял, а теперь этот же народ на воровство супротив меня пошел. Живота моего домогается. Ну нет! Дай токмо отсель живым уйти, я ужо потешусь! Я ужо покажу ворам, как супротив меня подниматься! Я им дам и хлеба, и воли, и земли! Столько дам, что они у меня подавятся!».

В спаленку, топоча сапогами, ввалился стрелец Никита – широкоплечий, широкогрудый, лобастый.

– Плохо дело, князь, – точно сполошный колокол, прогудел он. – Меня сотник послал упредить, что сейчас воры приступом пойдут.

– Так что с того, отобьемся, – устало отмахнулся князь. – Чай, не впервой.

– На дворе, князь, темень, хоч глаза выколи, ничего не видно, палить не в кого. Сотник говорит, что укрыться тебе, князь, где-то надобно, не то поздно будет.

– И так уже поздно. Ты иди, я здесь воров дождусь.