– Так «не убий», Бог глаголет, а ты сабельку вот нацепил.

– Э-эх! – покачал головой подьячий. – И как у тебя во рту не почернеет от слов этаких. Над самим Господом насмешки строишь, гореть тебе в пламени геены огненной!

– Ни ча, не боись! – ухмыльнулся повстанец. – Мне поп Савва загодя все грехи отпустил, так что я теперь безгрешен. Могу тебе голову отрубить и греха не забоюсь. Потому никчемный ты человек и ненужный никому.

Мужики, видя, что потеха не получилась, отошли к костру, над которым на треноге в большом котле хлюпала, упревая, каша.

Повстанец, на свою беду зацепивший подьячего, тоже хотел было отойти, но Родька ухватил его за рукав кафтана.

– Погодь, молодец! Ты вот меня хаешь почем зря, а того не ведаешь, что я, может, больше пользы делу принесу головой своей, нежели ты своими ручищами, ибо человек, познавший слово писаное, уже не просто человек, а человечище! – подняв нравоучительно перст, нараспев протянул подьячий. – Ты же червь, созданный по подобию человеческому, так как старость мою не чтишь и надсмехаешься над слабосилием моим.

– Да отвяжись ты от меня, – хотел было оттолкнуть подьячего повстанец, но Родька Сергеев, точно клещ, вцепился в рукав кафтана.

– Ты еще молод, – поучал он. – Зелено вино в голове твоей кудлатой бродит, оттого и грех совершить, человека жизни лишить, что водицы испить. А грехи, они копятся и с годами к земле буйну голову клонят.

– Да не грехи, черная душа твоя, к земле мужика клонят, – вспылил повстанец и, резко дернувшись, освободил рукав кафтана, – работа тяжелая, непосильная на боярина да жизнь впроголодь к земле гнет!

Повстанец, повернувшись спиной к подьячему, хотел было пойти к товарищам, рассаживающимся вокруг котла, но не тут-то было! Родька вцепился в полу кафтана двумя руками.

Повстанец, раздосадованный и немного озадаченный таким поведением подьячего, гневно воскликнул:

– Ну, чего тебе? Пусти, зашибить могу ненароком!

– Отпущу, – нимало не испугавшись, затряс бородой подьячий, – исполни токмо просьбу малую.

– Ну?

– Сведи меня к старице Алёне.

– Ишь чего захотел, – ухмыльнулся повстанец. – Может, тебе самого царя-батюшку показать?

– Государь, царствие ему многие лета, мне не надобен, а вот старицу Алёну покажи, – уже миролюбиво попросил подьячий. – Разговор у меня к ней.

– Будь по-твоему, сведу! – согласился повстанец. – Да отпусти же ты меня наконец-то, не убегу! У, репей старый! Вот прилип, трясця тебя бери! И где ты отыскался на мою голову?

– Сам виноват, неразумный. Зачем меня чапал?

– Ладно, отец, – примирительно хлопнул по плечу подьячего повстанец. – Не серчай на меня. Пойдем в терем воеводский, там Алёна наша, – и повстанец зашагал через Соборную площадь к княжеским хоромам, а позади него, путаясь ногами в стрелецкой сабле, семенил темниковский площадной подьячий Родька Сергеев.

Алёна проснулась от того, что кто-то топтался под дверью и настойчиво покашливал.

– Это ты, дед? – спросила Алёна, думая, что дед Пантелей топчется под дверью, не решаясь войти.

– Я это, – отозвался Игнат Рогов. – Человек тут пришел к тебе. Дело, говорит, у него тайное и спешное. Из самой Москвы вести.

Сердце тревожно екнуло: «От Поляка, должно, вести! Почему он сам не приехал? Почему человека прислал?» – вихрем нахлынули мысли.

Алёна вскочила с постели, оправила сарафан, волосы. Хотела было переодеться, но, махнув рукой, выскочила за дверь.

В горнице собрались почти все атаманы, есаулы, сотники. Когда Алёна застучала каблучками по ступенькам, все обернулись на звук и, увидев ее в шелковом сарафане, душегрее, сафьяновых сапожках, отдохнувшую, раскрасневшуюся ото сна, с сияющими от волнения глазами и разметавшимися по плечам волосами, оторопело повскакивали со своих мест. Атаманы привыкли видеть Алёну в черном монашеском платье, черном платке, при оружии, а тут спускалась к ним по лестнице женщина молодая, ладная, пышущая здоровьем.

– Ото баба! – невольно вырвалось у кого-то из атаманов. – Жар-птица, а не баба!

Алёна, не замечая восторженных взглядов своих товарищей, бросилась к Игнату Рогову.

– Ну, где посыльщик? – воскликнула она.

– Здесь!

Атаманы расступились, и перед Алёной предстал низенький, плохонький мужичонка в потертой рясе.

– Ты кто? – недоумевая, спросила Алёна.

Родька Сергеев, презрительно оглядев Алёну с ног до головы, недоверчиво спросил:

– А ты кто сама-то будешь?

– Алёна.

– Что-то не больно ты на старицу похожа…

– Говори, чего тебе? От кого пришел? – горя нетерпением, спросила она.

Подьячий еще раз оглядел Алёну и, обернувшись к Игнату Рогову, спросил:

– Верно, что сия женка и есть Алёна?

Игнат сгреб Родьку за грудки и, приподняв до уровня побагровевшего лица, процедил сквозь зубы:

– Ты тут не скоморошничай! Говори, чего пришел, а не то двину раз, мигом в голове просветлеет!

Родька испуганно замахал руками:

– Верно! Верно! Прозрел я! Вижу таперича, что это старица в одеянии черном, смиренная сестра во Христе.

Алёна весело рассмеялась:

– Понятливый! Откуда ты такой взялся?

– Я – площадной подьячий Родька Сергеев. Послан к тебе от человека. Велел тот человек передать вот это.

Родька полез за пазуху и вытащил тряпицу, завязанную в узел.

– Что там? – не утерпела с вопросом Алёна.

Родька не спеша развязал узел, на его узкой ладони сверкнула золотом жуковина.

Алёна сразу же узнала перстень.

– Откуда она у тебя? – взволнованно спросила она.

Подьячий покачал головой.

– А-й-яй-яй! Я же токмо сказал, что послал меня к тебе человек. Наказал передать жуковину, а на словах сказать, что ждет он тебя с важными вестями, а что за вести, то мне неведомо.

– Едем! – решительно тряхнула головой Алёна.

Родька скорчил пренебрежительную гримасу и кивнул Алёне на ее наряд.

– Ах, да! – всплеснула Алёна руками. – Я сейчас! – и убежала переодеваться.

Оставшись одни, атаманы обступили подьячего.

– Ты где же саблю себе раздобыл? – спросил подьячего кто-то из атаманов.

– Как где? – удивился Родька. – Знамо дело: в бою!

– Ишь ты, вояка какой! – рассмеялся Иван Кукин. – С кем же ты сражался?

– Как с кем? С ворогами: кабацкого откупщика Мишку Силеева имали да людей темниковского воеводы князя Щеличева у старого темниковского городища побили, струг, на коем они приплыли, пошарпали. Там и саблю себе добыл.