от смеха и убегала. Папа собрал трактор наполовину. Обещал дособрать, когда будет время. Но оно так и не нашлось. Трактор стоял на полке, колченогий и вовсе не такой внушительный, каким выглядел на картинке. Еще одно счастливое воспоминание.

Слава богу, Тася нашлась. Значит, точно не преступление. А Виолетта? Так и не обнаружилась. Толика, официанта, еще одного свидетеля, он так и не опросил. Почему дал себе слабину? Надо было настоять, из-под земли достать этого Толика. Наташа, если что-то и знает, молчит. Зайти к дяде Гене? Еще раз поговорить? А смысл? Дядя Гена сказал то, что счел нужным, так и раньше было. Хулиганов отъявленных прикрывал до последнего. Повесткой его вызывать на допрос, что ли? Так без толку. И сам не сможет, и дядя Гена все равно ничего не скажет. Не получится у него, старшего следователя, отучившегося в Москве, профессионала высшего класса, расследовать это дело. Проще сдать. Это как у врачей – нельзя оперировать, лечить родных. Тут то же самое. Когда есть эмоциональная связь, считай, дело провалено. Где он ошибся? Почему отказывает чутье? Ведь всегда этим славился. Понимал, кто врет, кто недоговаривает. В Москве и не такие преступления раскрывал, а тут – полный провал. Да эта Тася больше понимает, чем он. Ребенок соображает, анализирует, а он не способен. Будто в ступоре. Понимает, что девчонка не просто так на качелях сидела и к дяде Гене в будку заходила. Наверняка что-то разузнала. Но как спросить? Несовершеннолетняя. Значит, нужно объясняться с ее матерью, а этого делать точно не хочется. Интересно, что такого выяснила Тася, до чего он не додумался своим аналитическим мозгом?

Иван вошел в рабочий кабинет. И буквально через минуту туда ворвалась женщина.

– Ну конечно! Кто бы сомневался? Жалуйся не жалуйся – вам все равно! А такое хорошее впечатление производите, молодой человек! Я же вам поверила! – объявила она с порога.

– Простите, вы кто? – уточнил Иван. Эти полдня дались ему тяжело. Еще и бессонница, хроническая усталость. Когда он в последний раз спал больше четырех часов? И не вспомнишь. А когда без кошмаров? В машине по дороге с кладбища на заднем сиденье. Ничего не снилось. Да, сознательно нагружал себя делами, чтобы не думать – ни о маме, ни об отце, ни о том, что делать дальше с собственной жизнью. Как ее строить? Жениться? Наверное, да. Желающих хватает. Аня в Москве осталась, хотя он звал ее с собой. Но нет, предложила выбор – или с ней в Москве, или здесь без нее. Обиделась, конечно. Но пишет, иногда звонит. Как им объяснить, что не может он? Боится, что в результате потеряет любимую женщину, как его отец когда-то потерял жену, его мать. А все остальные жены – лишь попытка избавиться от оглушающего одиночества, забыться, не вспоминать ту, которую любил по-настоящему. Он, Иван, не хотел так. Поэтому и оставался холостым. От дикого страха потерять все, чем дорожишь, – жену, потом ребенка. Отца он стал понимать, когда вырос. Тот тоже боялся, поэтому и женился на случайных женщинах. Тетя Света была исключением, но отец этого не понял. Или понял, но было уже поздно. А может, не любил ее по-настоящему, как любил первую жену. Так, как любил его первую жену его лучший друг.

Иван никого никогда не любил. Увлекался – да. Испытывал благодарность, привязанность, но не более того. В нем никогда не было того всепоглощающего чувства, когда хочется забрать именно эту женщину и сбежать с ней хоть куда. Только бы с ней. Он помнил, как отец прибегал иногда днем в отель, хватал маму за руку, и они неслись на море. Мама смеялась, складывая в сумку полотенца, плед. У них было особое место. Иван это знал. Однажды проследил. На общем пляже, но выше, в дюнах. На пляже – дикий ветер, а здесь – будто в укрытии. Снизу не видно. Кажется, что наверху начинается лес. Та часть дюны, совсем крошечная, была их укрытием. Иван, уже подросток, прибежал и увидел, как родители целуются. Он задохнулся. Не оттого, что увидел недозволительное, а от счастья. Его родители вместе, они целуются, значит, любят друг друга. Сейчас Иван хотел того же. Сбежать с кем-то в дюны, в то самое место, куда иногда приходил сам, и целоваться. Но не нашлось никого, кого он смог бы туда привести.

– Ну конечно! Вас много, я одна! – возмутилась ворвавшаяся в кабинет женщина. – Вы вроде бы должны этому учиться или нет – запоминать лица? Или вы только по фотографиям умеете? Я – ваша пострадавшая!

– Женщина, давайте вы успокоитесь для начала… а потом…

– А потом я напишу на вас жалобу! За бездействие, причем халатное! Между прочим, я уже могла быть трупом, да, да! И моя смерть осталась бы на вашей совести! Потому что вам наплевать! Всем наплевать! – продолжала возмущаться посетительница.

– Какое бездействие, почему наплевать? – У Ивана начала болеть голова. Голос дамочки был ну очень неприятный. Верещащий. Так говорила их соседка этажом выше. Каждый вечер. На кухне и в ванной слышимость была просто на удивление прекрасная, будто эта женщина рядом стоит. Соседка, которую Иван окрестил «оперной певицей» за высокие ноты в голосе, голосила в телефон. Она звонила бывшему мужу, сыну, ушедшему жить отдельно, престарелой матери, подруге… Длились эти восклицания по три часа, не меньше. Другая бы давно охрипла, но соседка с каждым звонком лишь обретала в голосе силу. И тут Иван, то есть старший следователь, вспомнил. Голос, конечно же. Это та самая дамочка из отеля, которая написала жалобу. Мол, ей угрожают постояльцы и даже персонал. – Подождите, вы Виолетта Аркадьевна, правильно? – Иван невольно улыбнулся. Жива. Не пропала.

– И что тут смешного, не понимаю? – воскликнула посетительница. – Вы еще смеете смеяться над чужими проблемами? Ну вообще. Дайте мне лист бумаги, я буду писать жалобу! И никакая я не Виолетта! У вас что, все посетители на одно лицо? Все жертвы одинаковые? Как можно так к работе относиться? А ведь вы клятву давали. Или это только врачи дают клятву, а полицейские нет? Ну что-то ведь должно быть подобное – защищать население, думать о людях, бороться с преступностью. Неужели нет? Тогда у вас вообще ничего святого!

– Подождите, я ничего не понимаю, – промямлил Иван. Он действительно ничего не понимал. Женщина была точно та, что приходила и жаловалась на окружение, угрозы со стороны сотрудников и клиентов отеля. В этом он готов был поклясться. Но почему она не Виолетта? Тогда кто?

– Конечно, вы не понимаете! Потому что меня не слушали! А