– А что ты пялишься? Украсть, небось, хочешь?

Сначала показалось, что из толпы вывернулся гном, но нет – карлик, большеголовый, с торчащими зубами и короткими ручонками, одетый, как ребенок, в одну лишь рубашонку с короткими рукавами. В руках он сжимал дохлую крысу:

– Вот это, вот это укради, не хочешь, не хочешь, а?

Он так ловко подскочил, что никто не успел ничего понять, и сунул крысу прямо Алере в лицо, а она от неожиданности взвизгнула совершенно по-девчоночьи и, тут же разозлившись на себя за этот нелепый визг, огрела карлика ложкой по лбу. Он плюхнулся на задницу, растопырив кривые волосатые ноги, и заголосил на всю трапезную:

– Обидели, обидели, избили, убили убогонького, нелюди, нелюди!

Гости вокруг загудели, заволновались, хотя никто толком не видел, что случилось, но теперь-то на карлика стали оборачиваться все.

– Убили, убили! – надрывался он, заходился слезами и утирал сопли дохлой крысой.

– Убили? Убили? – эхом прокатилось по трапезной.

– Чего беспорядки чините? – загудела незнакомая орчиха от дальнего стола, которая уж точно ничего видеть не могла. – Понаехали и чинят!

– Чинят, чинят!

Гости заволновались, трапезная пришла в движение, карлик, извергая вопли и пуская слюни, отползал, терялся между столами, гости наклонялись к нему – кто из вечного человеческого любопытства ко всякому уродству, кто – с расспросами, и карлик визжал: «Убили, обидели!», захлебывался слюнями, елозил дохлой крысой то по грязным доскам пола, то по своим щекам.

Алера глядела на всю эту нелепицу, открыв рот. Приехали, здрасьте!

– Чего, чего? – от кухни бежала вперевалку старуха-гномка в просторном небеленом платье и полотняной шапочке. – Кого, кого?

Элай потянул друзей за руки:

– Ну-ка, убийцы и обидчики, пойдемте отсюда по-тихому! А то ведь накал безумия крепчает!

Воспользовавшись тем, что все в трапезной смотрели на вопящего карлика, который с пола не мог точно указать, кто именно его избил и убил, друзья прошмыгнули в открытую дверь.

С сожалением обернувшись на недоеденный обед, Алера виновато пробормотала:

– Я надеюсь, нам не придется возвращаться за вещами через окно?

* * *

Кузницу нашли без труда: Дэйн очень точно описал дорогу, да и находилась она недалеко, всего через пару кварталов от постоялого двора. Кузнец, медлительный и молчаливый старик с обожженной бородой и в потертом фартуке, долго ворчал что-то себе под нос, так и сяк поворачивая на свет Кристалл.

В лавку гостей не завел, держал на пороге, смотрел камень на просвет, крутил так и эдак в толстых пальцах. Улица звенела криками детворы, и сей вздох эти крики ужасно злили Алеру. И обстоятельность гнома – злила.

Ну что крутишь этот камень? Что ты там накрутишь, а? Видно же сразу: восьмигранник для усиления воздействий огня, оторванный от сердца с кровью и слезами: и Тахару пригодился бы, и в меч вставить можно, потому как он в огне кован и хранит толику его души, а значит – отзовется на Кристалл. Что ты, кузнец, тот камень ворочаешь во все стороны, будто тебе предлагают взять его в жены? Он или нужен тебе, или не нужен – вот открой рот да скажи попросту! Суджам бы сразу ответил, только взглянув: пять серебрушек! А в ваших краях, где диковин мало, мы надеемся получить все десять, так что ты томишь нас, что ты все смотришь и смотришь на него, будто впервые увидел Кристалл!

Элай тоже глядел на кузнеца мрачно: эльф предпочел бы продать некромантский десятигранник, от которого никакого толку – только все понимали, что кузнецу он ровно так же не нужен. Тахар был близок к отчаянью, он одновременно страстно желал, чтобы гном купил Кристалл и чтобы отказался наотрез, – тогда бы восьмигранник достался ему, Тахару.

– Пятьдесят серебрушек, – в конце концов заявил гном и сложил руки на груди, давая понять, что намерен стоять насмерть за каждый медяк.

Алера закашлялась. Тахар хрюкнул.

– Вы с ума спятили, почтенный? – выдохнул Элай. – Он же…

Опомнившись, эльф захлопнул рот.

– Он стоит пятьдесят серебрушек, – отчеканил кузнец. – И не более того.

– Не более – значит, не более, – торопливо сказала Алера, потому что боялась проснуться до того, как положит деньги в кошель. – Пусть будет пятьдесят.

Кузнец несколько вздохов смотрел на нее тяжелым взглядом, потом приглашающе махнул рукой и провел друзей в лавку, где бережно положил Кристалл в ящик стола и тщательно отсчитал серебрушки.

Кружась по улице и раскинув руки, Алера громко распевала:

– Мы бога-аты! Бога-аты как сказочные го-обли-ны, как государева казна-а, как тучная свиню-юшка богата жирным мя-ясом!

Прохожие обходили странную девушку, прижимаясь поближе к сточным канавкам, и еще долго оборачивались вслед. Тахар и Элай изо всех сил делали вид, что впервые ее видят.

– Мы можем купить лоша-адку, мы можем купить к ней у-упряжь, мы можем купить весь го-ород, на кой бы он нам сда-ался!

– Угомони ее, – сквозь зубы сказал Элай.

– Сам угомони, – огрызнулся Тахар. – Чуть что – сразу я!

– Да мне жутко даже смотреть на нее, не то что подходить!

– Ты говорил, что бесстрашный.

– Но не настолько же!

– И мы поедем в Та-амбо, поедем на лоша-адке!

– Она что, не понимает, что мы не можем ехать втроем на одной лошади? – спросил Элай так сердито, словно это Тахар не понимал.

– Ты погоди, – кивнул маг, – скоро до нее дойдет, и вот тогда у нас будут проблемы.

– А это у нас что? – Элай ткнул пальцем в Алеру, которая обтанцовывала уличного лотошника с пирогами.

– А это у нас так, примерка, это она еще только дуркует понемногу.

Так, делая вид, что не знакомы с Алерой, друзья вслед за ней дотащились до животного рынка.

– И где же та лоша-адка, что отвезет нас в Та-амбо? – пропела Алера, но пританцовывать уже перестала. – Тут не лошадки. Тут овцами торгуют. Зачем вы меня сюда притащили?

– Мы тебя притащили? – поразился Элай.

– Ну а кто еще? Так, где же тут лоша-адки? Они такие ми-илые, у них такие хво-остики, копыта и-го-го!

– Божиня, – проговорил Элай, глядя в небо. – Ну, пожалуйста! Что тебе стоит, а?

На огромном животном рынке коней искали долго, – Дэйн вроде и объяснял, с какой стороны торгуют лошадками, но вчера они все позабыли – слишком уж много всего пришлось запоминать, и слишком тогда хотелось спать. А сегодня с гномом не встретились.

Пока они бродили по рынку, небо стало розово-желтым, и друзья взволновались, что сегодня уже не успеют прицениться к лошадкам. Только Алера, пребывавшая в пугающе-благодушном настроении, уверяла, что ничего такого страшного, ну и подумаешь, придут завтра с утра, и вообще – к вечеру цена как раз хорошая, честная, а не те безумные тридцать серебрушек за лошадиную голову, про которые говорил Дэйн. Наверняка он ничего не понимает в коняшках и вообще умалишился на жаре.