Миг спустя Салли невольно вскинулась и прислушалась. От этого движения Оливер поднял голову и горестно заурчал.

А вскинулась она потому, что Шарт сказала:

– Я прямо завидую Салли – завидую жуткой желтой завистью. Желтой, прямо как наше пианино. Зачем мы только решили, что это будет она! Почему именно Салли?

– Потому, что теперь у нас так тихо, – вот почему, – ответила Имоджин.

– Точно! – Шарт вся подалась вперед, как будто Имоджин сделала настоящее сенсационное открытие. – Ни тебе нытья, ни тебе ворчания…

– Ни споров, ни ссор, – подхватила Имоджин и потянулась, как будто ей вдруг стало донельзя уютно. – Никаких гневных речей по поводу беспорядка. Никакой уборки.

– Никаких истерик и суеты, – сказала Шарт. – Никаких придирок. Иногда мне кажется, что в целом я еще могла бы терпеть Салли, если бы она вечно не пилила нас за то, что мы не так говорим, не так ходим, не так одеты, и вообще.

– А меня в ней особенно раздражает ее проклятое призвание и как она постоянно о нем рассуждает, – сказала Имоджин. – Не ей одной надо думать о призвании.

Они немного помолчали.

– Ну да, согласна, – сказала Шарт.

Салли смотрела то на одну, то на другую и не знала, кого сильнее ненавидит. Только она решила, что Имоджин, как Шарт снова заговорила:

– Нет, теперь-то мне понятно, что все дело в том, что Салли вечно притворяется милой и хорошей – вот от чего я на стенку лезу. А стоит мне осмелиться хоть в чем-то упрекнуть Филлис или Самого, как она прямо бросается их защищать. Боится, как бы ее не заподозрили, что она не считает их самыми идеальными родителями на свете.

– А я правда считаю, что они идеальные! – заорала Салли.

Никто ее не услышал. Да, несомненно, она сильнее ненавидит Шарт.

– Нет, Шарт, ты к ней не вполне справедлива, – произнесла Имоджин. Она прямо лучилась беспристрастностью. Салли вспомнила, что, когда Имоджин начинала говорить таким голосом, ей всегда хотелось ее стукнуть. – Дело в том, что Салли и в самом деле убеждена, будто эта семья идеальна, – серьезно объяснила Имоджин. – Шарт, она искренне любит отца и мать.

Ханжеский тон Имоджин взбесил не только Салли, но и Шарт. Огромное лицо Шарт стало расплывчато-розовым. Глаза вспыхнули, будто дырки в маске.

И она взревела громче Фенеллы, так, что окна задребезжали:

– Хватит молоть чепуху! – И бросилась на Имоджин.

Оливер вовремя заметил ее маневр и с трудом поднялся, чтобы уйти с дороги. Но Имоджин с проворством, нажитым за годы тренировок, катапультировалась с дивана и оказалась прямо перед ним. Пришлось Оливеру попятиться к Салли, и это ему не понравилось. Он зарычал. Но при этом, рыча, вилял хвостом и клонил голову в сторону Салли, потому что не понимал, почему она вдруг стала такая странная.

Имоджин и Шарт не обратили на него внимания. Они проскочили мимо Оливера, ругаясь. И Салли забыла, что это не скандал на троих, какие случались у них сплошь и рядом, и тоже закричала, изрыгая неслышные оскорбления:

– Ни споров, ни ссор, говорите?! И истерик тоже нет? И уж не тебе говорить о призвании, Имоджин! Да как вы смеете сплетничать обо мне за глаза?

– По-моему, Оливер наконец взбесился, – раздался позади оглушительный голос Фенеллы.

Фенелла стояла на пороге с таким видом, будто принесла дурную весть.

Шарт и Имоджин – и Салли тоже – посмотрели на Оливера, который все рычал и вилял хвостом.

– Да у него никогда и не было мозгов, – сказала Имоджин.

– А по-моему, с ним действительно что-то неладно, – встревожилась Шарт.

– На самом деле неладно совсем другое, и я вам скажу что, – сказала Фенелла. – Черная курица так и пропала. Я пересчитала всех кур и везде посмотрела. Ее нет.

– Лиса, наверное, – отозвалась Шарт. – Я же тебе говорила.

– Я не это имела в виду, – многозначительно проговорила Фенелла.

– А что тогда? – спросила Шарт.

Имоджин сказала:

– Шарт, она закрутила волосы в гульки. Посмотри.

Фенелла отмахнулась от этого с царственным презрением:

– Шарт прекрасно понимает, зачем я это сделала. Гульки – часть Плана. – (На это Имоджин почему-то смутилась и притихла.) – А я имела в виду курицу и Оливера, – пояснила Фенелла.

– Хочешь сказать, Оливер ее съел?! – воскликнула Шарт.

Она бросилась к Оливеру и в ужасе попыталась открыть ему пасть. Да куда там: Оливер был не только на диво крупный, сильный и крепкий, но еще и упрямый, почище осла. Он никогда не делал того, чего не хочется, а сейчас ему не хотелось открывать рот.

– Едва ли ты разглядишь курицу внутри Оливера, – заметила Имоджин.

– Может, у него перья в зубах застряли, – пропыхтела Шарт, пытаясь разнять челюсти Оливера. В пасть ему без труда поместилось бы и две курицы. – Только представь себе, какой будет скандал!

– Тогда лучше ничего не знать, – сказала Имоджин.

– Если вы готовы меня выслушать, то я имела в виду не это, – произнесла Фенелла, по-прежнему с таким видом, будто принесла дурные вести, и с этими словами развернулась, взметнув кособоким зеленым мешком, и гордо удалилась.

– Тогда в чем дело? – спросила Шарт у Имоджин.

Имоджин развела руками:

– Фенелла есть Фенелла. – И воздела руки к потолку: – И за что только мне это проклятие – сестры?

– Не тебе одной! – огрызнулась Шарт.

Салли бросила их в самом начале очередной ссоры и тоскливо поплыла наружу, в сад. Куры, как и Оливер, похоже, знали, что она здесь. Все они клевали у ворот зерно, которое, должно быть, насыпала им Фенелла, чтобы их пересчитать, но едва Салли вплыла в сад сквозь решетку калитки, как все они разбежались с пронзительным кудахтаньем. Салли смотрела, как они улепетывают от нее по траве, как мелькают желтые куриные лапы и мечутся коричневые перья на хвостах. Вот дурочки! Но насколько Салли могла судить, черной среди них и правда не было. У Салли возникло чувство, что она могла бы и раньше догадаться. Этих кур она знала так же хорошо, как сестер.

Вот что странно с бестелесностью: похоже, чтобы мысли Салли заработали как следует и она хоть что-нибудь о чем-то поняла, надо было, чтобы ей это сначала показали. Салли плыла между деревьев, а иногда и сквозь них, смотрела на сотни маленьких удлиненных зеленых яблочек, прятавшихся под широкими листьями, и старалась вспомнить все, что ей показывали. Несомненно, в какой-то момент ей подсказали, отчего она стала такая, по крайней мере, как-то намекнули на то, что с ней произошло. Положим, она знает, что жила при школе. У нее три кошмарные сестры, и как минимум две из них считают, что она сама кошмарная. Тут Салли не выдержала и пустилась в жаркий спор с воздухом: