умиление, что я не могла не улыбаться. И думала: может, не сегодня? Может, завтра? Только приехали, устали все. Что изменится, если мы поговорим не в первый день дома, а чуть позже?

Я решила, что ничего, и промолчала.

Вечером Павел ушёл в большую комнату — как всегда, спать на диване, — а мы с Аней остались в детской. Она часто просыпалась, хныкала, и в итоге я всё же положила её рядом с собой, перед этим хорошенько накормив и поменяв подгузник, а потом привычно села за молокоотсос.

И тут в детскую заглянул Павел.

— Динь? — шепнул он почти неслышно. — Ты… почему не спишь?

— Ты можешь не шептать, она не проснётся, — ответила я, пристраивая грудь в воронку ручного молокоотсоса. Ночью я использовала именно ручной, а не электрический — он всё же слишком жужжал. — В больнице круглосуточный шум, гам и крики, Аня привыкла.

— Почему ты не спишь? — повторил Павел чуть громче, заходя в комнату. Он был в одних трусах, и я, скользнув взглядом по его ногам, почувствовала, как лицо заливает жаром. Гормоны… всё ещё они. — Аня спит, и ты спи.

— Я не могу. Надо сцедить молоко. Мне нужно сцеживаться каждые три часа, чтобы у неё была свежая еда, ну и чтобы не было мастита. Это всего минут на сорок, потом я лягу.

Павел нахмурился.

— Но она ведь проснётся в шесть утра. Ты говорила, что она каждый день так просыпается. Осталось всего три часа.

— Ей в шесть вводили антибиотик. Может, сегодня и не проснётся, не знаю.

Павел вздохнул и решительно сказал:

— Сцеживайся и ложись. Когда Аня проснётся, я её покормлю и укачаю. Мне сегодня на работу не надо, нормально.

— Но… — попыталась возразить я, причём даже не зная, что именно, однако Павел только отмахнулся.

— Я лягу здесь, ладно? — полувопросительно-полуутвердительно произнёс он, подходя ближе и садясь на кровать рядом со мной. — С краю. Я не трону тебя, Динь, не волнуйся. Просто в той комнате я могу не услышать, как Аня плачет.

Наверное, надо было отказаться. Но…

И нет, я согласилась не потому что хотела спать.

Я просто… чёрт, я соскучилась по нему.

— Хорошо, ложись.

Павел сдержал слово, занявшись проснувшейся Аней в шесть утра, и не трогал меня вообще, даже пальцем не коснулся. А я… так крепко уснула, что даже не услышала, как начала ворочаться и кряхтеть дочка.

А когда проснулась, выяснилось, что я заболела.

Павел

Он хотел поговорить с Динь сразу после возвращения домой, но… то одно, то другое. А потом ещё и неожиданная болезнь жены. Врач, вызванный из поликлиники, сказала, что это просто накопившаяся усталость — шутка ли, человек после кесарева сечения больше трёх недель почти не спит, скачет вокруг ребёнка. Вот небольшая температура и поднялась, поэтому, как она выразилась, «мамочке нужно больше отдыхать». Динь, услышав это, посмотрела на пожилого доктора, как на сумасшедшую. А Павел принял к сведению и изо всех сил пытался организовать жене хоть какой-то отдых.

Он постоянно перехватывал Аню — когда мог. Для этого даже вновь взял отпуск на неделю, выслушав от Горбовского кучу ругательств, закончившихся понимающим вздохом и укоризненным:

— Ладно, х** с тобой.

Павел старался сделать так, чтобы Динь как можно больше спала, и частенько специально её не будил, обходясь только своими силами. Он быстро навострился — одной рукой держал и укачивал Аню, другой осторожно наливал в бутылку молоко. Сложнее всего было прикручивать соску, но и с этим как-то справился. Потом держал малышку на коленях, кормил и улыбался, глядя в её довольное лицо — красненькое, морщинистое, оно казалось Павлу невероятно прекрасным.

В Ане вообще всё было прекрасным — крошечные пяточки и пальчики, маленькие ладошки, серьёзные глазки, горошинка носика, беззубый ротик. И даже какашки, пахнущие кислым молочком, умиляли Павла. Он всё вспоминал фильмы, где герои-мужчины кривились, когда меняли подгузник, и диву давался — да ладно, чего же неприятного в этом запахе?

Аня была такой сладкой и чудесной, что Павел порой, думая о реакции Динь на свой будущий рассказ, впадал в отчаяние, представляя, как жена скажет: «Уходи и не возвращайся». Как он уйдёт? Ладно ещё, от Динь, он был готов к расставанию с ней благодаря сеансам с Сергеем Аркадьевичем. Но как уйти от дочери?!

Поэтому на откровенном разговоре Павел не настаивал, тянул время до последнего. Ухаживал за уставшей и замученной Динь, гулял со счастливой Кнопой — Аню она, кажется, приняла за своего щенка и всё время норовила лизнуть в нос, — укачивал и кормил дочку, и помалкивал.

Пусть Динь сама решает, когда ей хочется выслушать всё, что он давно готов сказать.

Так прошла неделя. А потом ещё одна. Динь давно выздоровела, Павел вышел на работу, но всё равно продолжал помогать жене с Аней.

А потом настало то утро…

Это была суббота, и у Павла была рабочая смена. Он тихонько встал, стараясь не потревожить Динь и Аню, которая в кои-то веки спала у себя в кроватке, и пошёл в ванную. Умылся, вышел, прошёл на кухню, поставил чайник… Обернулся, услышав шаги, и улыбнулся, заметив зевающую Динь.

— Паш, когда ты уедешь? — спросила вдруг жена, и он замер, ощущая, как сердце словно падает в бездну.

Дина

Я сама испугалась своего вопроса. Потому что по лицу Павла поняла — он подумал, будто я его гоню… Побледнел весь, и в глазах вспыхнул такой бешеный страх, что я даже вздрогнула.

— Да я… не о том! — пискнула, аж подпрыгнув. Подошла к нему и обняла, даже не подумав, что делаю. Обвила руками шею, прижалась к груди и ужаснулась, ощутив, как сильно и быстро у Павла колотится сердце. Да он же так сердечный приступ заработает! — Сегодня же суббота, у тебя по субботам график плавающий, поэтому и спросила!

— Динь… — Он будто не слышал меня, касаясь ладонью лица и вглядываясь в мои глаза с требовательным отчаянием. — Ты хочешь, чтобы я уехал?

— Паш…

— Да или нет, — выдохнул он хрипло и, наклонившись, коснулся губами моего лба. — До того, как я это всё расскажу… Пожалуйста, дай мне знать. Чтобы мне осталось хотя бы что-то, если ты не сможешь принять меня. Пожалуйста, ответь. Ты хочешь, чтобы я уехал?

— Нет, — ответила я честно, и он, почти простонав: «Господи, спасибо!» — поцеловал меня. Стремительно захватил в плен губы, обхватив ладонями затылок, качнулся, вжимаясь в меня — с жадностью, с отчаянием… и почти тут же отстранился, оставив меня гореть в огне неудовлетворённого желания. Такого сильного,