каликов с большой радостью, даже нынче вопреки указаньям Левонтьевым. Так что знамо мне их учение.

– Ты поведай мне, как случилось так, хоть живёте прям у самого града Киева, но навалилось на вас войско ханское? Неужто позабыл о курцовцах ваш Владимир князь?

– Не исповедимы мне думы княжие, и не знамо мне о чём мыслит он. Одно ясно всем не опора он нынче нам. Жили мы теперь лишь надеждою, что не даст в обиду нас воевода киевский Никитич Добрынюшка. Он приходится мне сыном названным, взял он в жёны Настасью, дщерь мою. Не по своей воле, видать, не явился он к нам. А коль добиться ты истины жаждешь, след идти тебе прямиком к нему. Я бы сам пошёл, учинил бы спрос, но, увы, теперь не подняться мне.

– Ой, ты батюшка Микула Силянинович! Я клянусь тебе справедливость сыскать и о люде мирском позаботиться!

Словно ждал сих слов Микула Силянинович, его опала грудь, он глаза закрыл, вечным сном уснув. Встал Илья Муромец, на руки взглянул свои – кровь каплет с них. Сжалось сердце его, окаменела душа, и навалились думы чёрные.

– Ох, прости меня, зазноба моя, Горынинка! Не найти мне тебя до поры до той, покуда правит здесь сила чёрная, и льются слёзы да кровавый дождь. – Промолвил Илья, с лица соль смахнул, и направился в стольный Киев‑град…

6

Возвещая о начале нового дня божьего, звонили колокола во всем Киеве златоглавом. Отворились городские ворота – поспешили в стольный град купцы да гости иноземные. Заполнились площади, рынки людом мирским, торговля заспорилась.

Шёл Илья по улочкам киевским прямиком к княжьим палатам, что на самом высоком холме возвышалися. Как вдруг видит он, на коне златогривом во главе каравана торгового едет купец до боли ликом знакомого. Вспомнил он, где его видывал – на том рынке невольничьем. В сей час сменил он кафтан свой заморский с узорочьем всяческим, ехал да на гуслях поигрывал, с мирянами всеми с улыбкой здороваясь. Встречали все его с искренней радостью, разнося по всем улицам:

– К нам Садко прискакал, люди добрые! Воротился купец из самого Новгорода!

И подумал Илья: «Ах, коли б знали вы, кто же есть в самом деле он! Не встречали, поди, его с песнями, ежель знали они, каким златом сундуки наполнял он, продавая в орде пленных русичей…»

И решил тогда Илья в след Садко пойти, дабы пред князем да его дружиною того на чистую воду вывести. Прошёл за ним во двор палат княжих, а там столы от явств всяких ломятся, мёд хмельной рекой разливается! Горожане толпятся вокруг, угощениям радуясь. Садко приказал полог с телег своих снять, и увидел народ честной бочки винные.

– Налетай, друзья, вот гостинец вам мой в честь святого дня богом посланного! – Садко приговаривал, сам же дальше пошёл в сени княжие. Расступились стрельцы, пропуская купца, затворив за ним дверь, скрестив секиры свои – не пройти чрез них, не затеяв свар.

Что же делать ему? Как в хоромы пройти? И увидел Илья, как из дверей в стороне блюда с явствами новыми выносятся стряпчими. Подошёл он к ним, преступил чрез порог, но не шагом простым, а каликов тропой перехожею. И не в кухню вошёл, а прям в княжьи комнаты. Зал сей народом полнился, все за столами сидели богатыми. С одной стороны рать была, с другой – бояре почтенные, во главе ж восседал князь Владимир‑батюшка с женою прекрасницей. Слева сам Садко присел, справа – митрополит, поди Левонтий, раз крест золотой на груди висел. Всюду кубки звенели наполненные, поднимались за здравие княжее.

Стрельцы‑охранители, было, к Илюше кинулись, как увидели, что тот к князю идёт. Увидал Владимир сего отрока юного, и махнул им рукой, мол, подходит пускай. Никто ж кроме него словно и не заметил появление сего молодца, дружина песнь затянула казацкую, бояре меж собой всё шепталися. Лишь в газах Садко, Илья прочёл узнавание, а Левонтий освятил себя крестным знаменьем. Встал Владимир князь, и гостям кивнул, чтоб замолкли те, и промолвил Илье тихим голосом:

– Кто таков ты есть, добрый молодец? С чем пришёл сюда? По делам каким?

– Здравствуй буде ты, княже киевский! Отрок я простой, Илья Муромец…

– Ну, коль к нам пришёл, так садись за стол, будем праздновать.

– А скажи мне, князь, о чём радость вся, когда прочие всюду слёзы льют?

Не стерпел сей дерзости, воевода один, он на ноги вскочил и вскричал Илье:

– Ты почто, глупец, дерзить князю удумал?!

– Не серчай на него ты, Добрынюшка, – молвил ласково князь. – Коль не знаешь ты, Илья Муромец, в день святой сей мы победу празднуем над Литовóю подлою. Воротился только Добрыня с победой назад…

Посмотрел на воеводу Илья и сказал ему:

– Коли так, Добрыня Никитич, шлёт тебе своё благословение и Микула Силянинович…

– Микула? Ты откудова знаешь его? – Воевода спросил.

– Пока земли зорил ты литовские, Микула за курцовцев насмерть стоял супротив войска ордынского. Пока мёдом хмельным глотки здесь заливаете, передают там по рукам тризны брáтину…

Замолчал Илья, глядя в очи Добрынюшки, видя слёзы в них. Закричал же князь боярам своим:

– Вы почто, собаки презренные, не сказали мне о набеге татаровом?!

– Не серчай на нас ты, князь‑батюшка, не хотели мы омрачать твою победу славную…

Ох, кричал же князь на боярых мужей, а они в ответ лишь попрятались.

– Расскажи, Илья, как всё было там. Христом‑богом клянусь, что не ведал я о случившемся…

И поведал тогда обо всём Илья Муромец.

– А не брешишь ли ты о ратных делах своих? – воспрошал Илью богатырь по правую руку Добрынюшки.

– Ты поверь, Алёша, мне на слово. – Слово взял вдруг Лука Толстоременников. – Этот отрок на вид и не витязь совсем, да в одиночку одолел шайку Соловья он разбойничью. Не будь с нами его, не вернуться живёхоньким мне с того полюшка…

– Истинно молвишь, Лука, бог не даст соврать, – подал голос Колыбанов Самсон Самойлович. – Мне Христос нашептал – Илья нашего поля ягодка!

Вдруг из‑за стола боярского поднялся Степанов Дюк, и голосом под стать телесам своим необъятным промолвил он:

– Верю ему, я князь‑батюшка. И не такими богатырями славными земля наша полниться!

– Коли так, то о тебе мы наслышаны, славный молодец. – Подошёл к нему Владимир князь, заключил Илью в свои объятия. – Стань же братом мне, храбрый Муромец, на защиту стань духа русского.

И Добрыня Никитич подошёл к Илье:

– Богатырская наша рать с тобой обратит в бега врага лютого. Окажи же милость нам, прими предложение