нас в Петербурге, – ответила Таня коротко и серьёзно. У Тани в руках было шитье, и она усердно работала, повернувшись в профиль к Андрею.

Снова наступило молчание – натянутое, мучительное молчание, тревожно действовавшее на нервы, как подавляющее спокойствие перед бурей.

Чтобы нарушить эту невыносимую напряжённость, Таня попробовала заговорить об их общей работе, доставлявшей им прежде такой неистощимый запас для обмена мыслей и чувств.

Но Андрей не поддался на удочку: он не для этого пришёл. Потом, когда Таня нервозно возобновила свои попытки, он разозлился, что она заводит речь о том, что, в сущности, так мало ее занимает.

Он резко переменил разговор, повернув его на более подходящие к случаю предметы – на ее московские планы и знакомства, – и выказал глубокий, хотя и недружелюбный интерес. Таня отвечала, не подымая головы от шитья. Но ее пальцы дрожали, и иголка часто попадала вкривь и вкось. Она знала очень хорошо, что на этот раз Андрей заговорил о ее поездке с целью задеть. Но она дала себе слово не выходить из себя и не ссориться с Андреем до последней крайности. Через три дня она уезжает с Жоржем, а по возвращении поселится в другом участке, и ей не хотелось расставаться враждебно с Андреем.

Но ее хладнокровие, вместо того чтобы успокоить Андрея, довело его до крайнего раздражения и отчаяния. Оно доказывало ему, что он стал для нее так безразличен, что никакие его придирки не могут затронуть ее. Ему ничего не оставалось, кроме жестокого удовольствия – узнать, докуда доходит ее равнодушие к нему. Он стал осмеивать ее излюбленные планы, издеваться над ее московскими друзьями и кончил тем, что сказал, что, по его наблюдениям, революционеры из аристократии только на время драпируются в демократический плащ: так или иначе, старое обличье скажется в них, и чем скорее, тем лучше.

Этого Таня не могла перенести. Она вскочила возмущённая, негодующая.

– Послушайте, Андрей!.. – начала она голосом, дрожавшим от гнева.

Андрей тоже встал, бледный, опираясь правой рукой на стол. Злой дух, владевший им до того, исчез. Он ждал этого момента, напрашивался на него, страшился его – и вот он наступил, и Андрей готовился принять удар.

Маленькая керосиновая лампа, висевшая на стене, освещала его склонённую голову и хмурые брови. Он был мрачен и подавлен.

– Андрей, – продолжала девушка, внезапно смягчившись, – объясните, почему вы с некоторых пор так изменились ко мне? Если вы находите во мне недостатки, почему вы не скажете чистосердечно, по-братски, как вы делали прежде? Если же не можете, то к чему нам терзать друг друга? Не лучше ли мирно расстаться и каждому идти своей дорогой?

Она не сердилась больше – ей стало грустно. Голос ее звучал мягко и ласково. Но Андрей еще более побледнел.

– Если б я только мог расстаться с вами, Таня! Лучше было бы никогда с вами не встречаться, – сказал он едва слышно.

– Почему? Разве я причинила вам… – Она остановилась. Внезапное предчувствие чего-то большого заговорило в ней.

– Разве у вас глаз нет? – почти резко произнёс Андрей. – Разве вы не понимаете, что я люблю вас до сумасшествия?

Он поднял на нее глаза и весь проникся на минуту изумлением, перешедшим в восторженную, дух захватывающую радость. Не ошибся ли он?.. Ее лицо просветлело. Она протянула к нему руки, шагнула вперёд и, бросившись к нему на шею, залилась слезами счастья.

– Таня, моя дорогая! Возможно ли это? Ты меня любишь? – спрашивал он дрожащим голосом.

Она только крепче прижималась к нему.

– Сколько горя ты мне причинил, – прошептала она.

– Прости меня. Я сам страдал невыносимо. Но теперь все это кончилось. Мы будем счастливы с тобой! – воскликнул он торжествующим голосом. – Сами боги позавидуют нам!

Он усадил ее на стул и опустился на колени перед ней, покрывая поцелуями холодные руки и зардевшееся сконфуженное лицо. Он рассказал ей подробно о поглощавшей его страсти и спросил, как это случилось, что она полюбила его. Он требовал фактов, доказательств, чтобы вполне убедиться в своем счастье, свалившемся на него с небес.

– Я думал, ты любишь Жоржа, – сказал он с улыбкой смущения и в то же время гордости.

– Жорж – лучший из людей, гораздо лучше тебя, – сказала она, сильно прижимая пальцем его лоб. – Но с того вечера, когда ты в первый раз заговорил со мною в нашем доме – помнишь? – ты овладел моим сердцем. И это чувство росло и росло… Не знаю сама почему. Должно быть, в наказание за грехи моих праотцев! – прибавила она с улыбкой, устремив на него долгий любящий взгляд.

Звук колокольчика у входной двери призвал их к действительности. Первая партия рабочих явилась на собрание.

Таня встретила их по обыкновению, и вечер прошёл так же спокойно, как и всегда. Только она была особенно красива в этот вечер, как бы озарённая торжеством счастья. Но Андрей не мог подавить кипучих восторгов в своём сердце. Даже пример Тани не помог ему совладать с собою. Он попрощался со всеми и торопливо вышел.

На дворе стоял жестокий мороз. Зима покрывала белым саваном землю, деревья, дома. Но Андрей не чувствовал холода и ничего не замечал вокруг себя. В его сердце кипел источник жизни, разливавший румянец по щекам. Кровь быстрее бежала по его жилам, и он всё шёл, окутанный темнотой ранней северной ночи.

Это не сон, это правда, она в самом деле его любит! Ее руки покоились вот тут, вокруг его шеи, – он чувствовал еще их прикосновение. Ее первый робкий поцелуй горел на его устах. Эта ослепляющая красота, это глубокое сердце, сокровищницы которого он один так хорошо знал, принадлежали ему всецело, ему одному и навсегда! Весь мир вокруг, люди, он сам – всё казалось ему изменившимся, обновлённым, и из глубины его потрясённой души подымался хвалебный гимн отвлечённому, безликому божеству их общего поклонения; оно теперь стало живым существом, с которым можно говорить и которое услышит его горячие обеты. Он знал, что любимая им девушка не взглянула бы даже на него, если бы не его преданность великому делу, которому они оба посвятили свою жизнь.

Его мысли обратились к Жоржу, и сердце его наполнилось раскаянием и нежностью. Как он был с ним резок, как грубо относился к его неизменной ласке и доброте! Да, он должен прямо идти к нему, объяснить все начистоту и сказать: «Брат, я грешен перед небом и тобою!»

Жорж был дома и сидел, зарывшись в свои книги и рукописи. Увидев лицо Андрея, он тотчас же догадался,