Все больше и больше учеников Хальстеда исчезали в море нью-йоркских домов, где погибали еще до того, как кто-либо успевал узнать что-то об их судьбе. Холл осознал, что вынужден оставить свою карьеру и Нью-Йорк. Он пропадал где-то на западе и позже снова начал как хирург в Санта-Барбаре, штат Калифорния. Но его жизнь уже была покалечена.

Чтобы не дать Хальстеду окончательно опуститься, чтобы по крайней мере попытаться спасти его, два его друга, врача, доктор Манро и доктор ван дер Поэл доставили его в лечебницу Провиденс, которая специализировалась на лечении душевных заболеваний, а также лечении воздержанием морфинистов и алкоголиков. Об этом учреждении я впервые узнал от Макбрайда. И за его стенами пропадал Хальстед, талантливый, успешный, восторженный молодой человек.

К тому моменту он отсутствовал уже целый год. Как позже мне рассказал Уэлч, в конце года он вернулся в Нью-Йорк совершенно другим человеком. Если раньше он был бодр, инициативен, энергичен и легок в общении, то теперь он стал вял и патологически осмотрителен. Если когда-то он был здоров и полон жизненных сил, то теперь он был худ и бессилен. Но самое ужасное в том, что его не избавили от кокаиновой зависимости.

Он избегал встреч с прежними друзьями и знакомыми. В болезненном поиске одиночества он забронировал каюту на борту судна, которое в феврале 1886 года отплывало к Зондским островам, чтобы вернуться в марте. Кокаин он брал в дорогу. Но остатки силы воли и теплящееся желание выздороветь все же заставили его запасти ничтожное количество порошка, которого едва ли хватило бы на все путешествие. В открытом море, вдали от возможности добыть наркотик, Хальстед хотел силой заставить себя жить без кокаина. На обратном пути кокаин, наконец, иссяк. Наполовину обезумев от желания заполучить спасительную дозу, он вломился в запертую капитанскую каюту, вскрыл аптечку и выкрал весь запас порошка. После высадки в Нью-Йорке Хальстед снова оказался в Провиденс.

Он вернулся только в следующем декабре. Никто не знал, что произошло в лечебнице. Даже Уэлч, которому я обязан всеми подробностями, ровным счетом ничего не слышал. Тем временем будто бы появились новые методы избавления от кокаиновой зависимости. Казалось, самые пагубные проявления привычки Хальстеда были преодолены. Уэлч тут же направился из Нью-Йорка в Балтимор, где в Университете Джона Хопкинса на этапе формирования находилась новая медицинская школа европейского масштаба. Он согласился на должность профессора и увез Хальстеда с собой. Уэлч поселил его в своей квартире и до известной степени опекал его совместно со своей экономкой миссис Симмонс. Он заботился о том, чтобы никто в Балтиморе не узнал ничего о судьбе и зависимости странного, теперь уже тридцатичетырехлетнего человека. Он позволял ему работать в своей лаборатории при кафедре патологии и заметил, что у Хальстеда медленно просыпается прежний интерес к научной работе. Казалось, пока он занимался проблемами кишечного шва, к нему стала возвращаться присущая сила воли. Через некоторое время Хальстед сам изъявил желание вернуться в Провиденс и пройти третий курс лечения.

Несколько месяцев спустя он фактически вернулся в состояние, которое позволяло ему снова сконцентрироваться на работе. Его по-прежнему сравнивали с тем другим, исчезнувшим человеком: отовсюду ждавший угрозы, нелюдимый, вялый, излишне рассудительный, лишенный смелости, занятый лишь предосторожностями и подготовкой. Но, несмотря ни на что, свои душевные силы он черпал из прошлого и в определенной степени из работы. Он ни слова не говорил о кокаине. Никогда он не ставил даже самых невинных экспериментов с применением местной анестезии. Для него существовал лишь наркоз. Медлительность и рассудительность, отличавшие его профессионально, способствовали зарождению в Америке новой области – научной хирургии. Если раньше на операцию по удалению рака груди ему требовался час, то теперь – четыре часа. Но за это время не случалось никаких происшествий или кровотечений, отступали инфекции. Не было такого кровеносного сосуда, который Хальстед не изучил бы до операции. Он обращался с тканями с невиданной бережностью. Многолетние наблюдения за поведением бактерий в ранах и точные микроскопические исследования после операций привели к возникновению лаконичной системы антисептических мер, метода обработки и перевязки ран.

Уэлч был первым, кто осознал, что из прежнего неутомимого Хальстеда родился систематик, который может привести в номенклатурные отношения дикие заросли американской хирургии. Не без помощи Уэлча в 1889 году Хальстед стал профессором хирургии в Университете Джона Хопкинса. События личной жизни отодвинули на задний план изыскания в области местной анестезии, но его инициатива получила историческое развитие, в котором были и победы, и неудачи, и разочарования.

Открытие Хальстеда привело в 1886—88 годах к повсеместному применению кокаина для местной анестезии и к своего рода кокаиновой лихорадке прежде всего среди молодых хирургов. Зубные и челюстные операции, операции по удалению различных опухолей, операции на кистях, предплечьях, ступнях, голенях, герниотомия и операции в нижних отделах кишечника, отыскав соответствующий нерв и сделав инъекцию или произведя впрыскивание кокаина в ткань или слизистую оболочку, стали проводить под местным наркозом. Созданием системы нервов, в которые следует вводить обезболивающий препарат перед той или иной операцией, занимались прежде всего американские, французские и российские хирурги. Из этих исследований рождались выверенные методы, и я с радостью и удовлетворением следовал за их прогрессом.

Я твердо верил тогда, что это окончательная победа. Но вдруг летом 1888 года в специальных журналах стали появляться статьи хирургов, в которых сообщалось о случаях внезапной смерти после инъекций кокаина. Речь шла о летальных исходах, причиной которым могло быть лишь сильное отравление. Вышеназванные хирурги однозначно заявляли о симптомах серьезной интоксикации и сосудистом коллапсе.

С самого начала во мне говорило что-то человеческое, слишком человеческое, и я отказывался принимать всерьез первые предостережения. Но какое же глубокое потрясение я испытал в начале сентября, получив письмо от профессора Раухфусса из Санкт-Петербурга. Раухфусс, который впоследствии наряду с прочими занимался лечением больного гемофилией сына царя Николая, был одним из тех российских врачей, с которыми я вел оживленную переписку.

«Творится что-то ужасное, – писал он. – Вы, конечно, помните профессора Коломнина, одного из самых уважаемых российских хирургов и опору нашей медицины. Вот уже восемь дней его нет в живых. Он оставил свою семью и работу, покончив жизнь самоубийством. Коломнин принадлежал к числу тех врачей, кто вот уже на протяжении нескольких лет изучал кокаиновые инъекции как средство местной анестезии. У Коломнина была пациентка, страдавшая от туберкулеза кишечника. Необходима была операция. Он впрыснул чуть больше одного грамма кокаина в слизистую оболочку прямой кишки. Как и задумывалось, нужная область потеряла чувствительность и была прооперирована. Вскоре после этого возникли признаки сильнейшего отравления, при котором оказались бесполезны все противодействующие средства. Пациентка умерла через два часа после вмешательства. Коломнина терзало сильнейшее чувство вины. Он спустил курок револьвера и попрощался с жизнью. Его смерть может иметь далеко идущие последствия. Она, как и многие другие проявления последних лет, указывает, что кокаин оказывает не только благотворное болеутоляющее воздействие. Его ядовитые свойства непредсказуемы, а оттого еще более пугающи».