Мне достался стол, что стоял ближе всех к окну конторы.

– Раньше он принадлежал мне, – доверительно сообщил Рибелло. – Но теперь, когда вы пополнили наш дружный коллектив, я могу перейти и на вон тот, что подальше.

Предвидя следующий его вопрос, я сказал, что уже получил инструкции касательно моих обязанностей, заключавшихся исключительно в обработке различной документации для «Квайн Организейшен» – компании, чьи интерес и деятельность пронизывают каждое предприятие – как государственное, так и частное – по эту сторону границы. Штаб-квартира располагалась далеко от города, где я нашел работу: контора моя являла собой своего рода «серый форпост», далекий даже от региональных оперативных центров компании. В таком месте, как и во многих других подобных, «Квайн Организейшен» держала офисы, даже если они представляли собой грязные комнатушки, провонявшие какой-то кислятиной. На запах, что царил в моей конторе, никак не выходило закрыть глаза – похоже, здание, где «Квайн» купила помещение, раньше занимал какой-то магазин солений и маринадов. Если вам интересно, эту догадку позднее подтвердил и Рибелло, так рьяно взявшийся вводить меня в курс дела. В конце концов, то была первая моя работа с момента прибытия в этот маленький городок.

Усевшись за стол, где уже высилась стопка необработанной документации, я решил выбросить из головы все связанное с Рибелло. Нервы у меня не те, что раньше, ты знаешь, да и полноценный отдых не помешал бы. Мой хронический недосып всецело на совести женщины, ведающей многоквартирным домом, где я снимаю комнату на последнем этаже. Несколько недель подряд я умолял ее решить вопрос с шумом, шедшим из-под самой крыши, вернее, откуда-то из промежутка между крышей и моим потолком. Комнатушка моя была маленькая, с косым верхом, круто склоненным параллельно скату кровли (то есть жилого пространства даже меньше, чем положено). Я не хотел напрямую говорить хозяйке, что под крышей у нее завелись мыши или какие-то другие вредители, лишь вежливо намекнул на это, упомянув о «шумах». На самом деле, эти звуки наводили на мысль о чем-то покрупнее да попричудливее стайки заурядных мышек. Хозяйка все заверяла меня, что решит проблему, вот только воз и ныне там. Наконец этим утром, в мой первый рабочий день, после нескольких недель борьбы с нехваткой сна и тревогой, вызванными моим нервным состоянием, я чуть не покончил с собой в этой съемной келье в маленьком городке, вдали от родного дома по другую сторону границы, от тех мест, где я прожил всю свою жизнь и куда путь мне был, как казалось, заказан. Я очень долго просидел на краю кровати, механически перекидывая из руки в руку баночку с сильнодействующим антидепрессантом, лишь с одной-единственной мыслью в голове: если в конце концов выроню ее из левой руки, то выпью все таблетки разом – и к черту все, а если из правой – пойду в контору и начну работать на «Квайн Организейшен».

Честно говоря, не помню, из какой руки я ту баночку выронил, да и ронял ли вообще, – в сознании отпечатался лишь тот момент, когда я зашел в контору и Рибелло накинулся на меня со своей ерундой касательно моего благоустройства. Вот до чего это все дошло – я сижу, разбираю бумаги бездумно, как робот, и вдобавок ко всему мне грозит встреча с этим типом в обеденный перерыв. Трое остальных сотрудников – двое мужчин средних лет и старушка, засевшая в дальнем углу, – вообще меня проигнорировали, в отличие от Рибелло, который уже казался мне человеком невыносимым. Я отдал должное остальным за их внимание и чуткость – хотя конечно, можно выдумать множество причин, по которым меня оставили в покое в то утро. Помню, что доктор, лечивший нас с тобой (к нему, насколько я понимаю, ты все еще ходишь), давая, по его мнению, мудрый совет, говаривал: как бы вы ни верили в обратное, в мире нет ничего невыносимого – ничего. Если бы он не заставил меня поверить в это, я вел бы себя осмотрительнее и не оказался бы в своем нынешнем положении, в ссылке за границу, где туманы выпадают с поразительной регулярностью – сгущенные и серые, они подползают к самому моему горлу и почти что перекрывают дыхание.

В то утро я старался разобрать как можно больше бумаг – хотя бы для того, чтобы забыть о своих проблемах и предстоящем обеде с Рибелло. Я захватил с собой еды, такой, чтобы она не сразу испортилась. Все время мой ум так или иначе возвращался к желанию съесть что-нибудь из припасенного в портфеле, а Рибелло все никак не желал подавать знак, что уже пора идти обедать, куда он там обещал. Я не знал, сколько уже времени – в офисе не было часов, а все остальные, похоже, никуда не торопились. Меня стало одолевать беспокойство, я не мог сосредоточиться. Сильней всякой еды мне нужны были лекарства, что остались в моей съемной комнате.

Заоконье затянул плотный туман – такой, что ни зги не видно; он начал клубиться на улицах еще утром и до конца дня висел над городом. Я разобрался почти со всеми бумагами на столе – я даже не рассчитывал, что справлюсь за день с таким объемом; мне казалось, сходу с таким количеством документов никак не управиться. Когда до полной победы над волокитой осталось всего несколько бумажек, старуха, сидевшая в углу, вдруг поднялась с места, прошествовала ко мне и с грохотом сгрузила на мой стол новую стопку – раза этак в два больше первой. Я смотрел, как она хромает обратно к своему месту в уголке, тяжко сипя – видимо, немалых усилий стоило ей перетащить ко мне такую целлюлозную кучу. Потом на глаза мне попался Рибелло – кивнув с улыбкой, он постучал пальцем по наручным часам и достал из-под стола пальто. Видимо, наконец-то настало время обеда, хоть больше никто не сдвинулся с места, не моргнул даже, когда мы с Рибелло прошли мимо них и покинули контору через неприметную дверь, на которую он указал мне.

Мы оказались в узеньком переулке, примыкавшем к тылам конторы и соседним зданиям.

– Который час? – поинтересовался я у Рибелло, когда мы вышли на улицу, но тот в ответ лишь бросил:

– Надо поторопиться, если хотим успеть до закрытия.

Таким образом я догадался, что рабочий день – по крайней мере, то, что я полагал рабочим днем, – уже почти подошел к концу.

– Тут гибкий график, – сообщил мне Рибелло, когда мы зашагали вместе по переулку. С одной стороны нас теснили стены разнообразных по высоте и серости строений, с другой же – высокие деревянные заборы, а между ними все окутывал туман.

– В каком смысле – гибкий? – спросил я.

– Я сказал «гибкий»? Я имел в виду – рабочее время не регламентировано. – Он помолчал. – Работы-то всегда невпроворот. Уверен, остальные были столь же рады видеть вас сегодня утром, как и я, пусть даже и не показали этого. Нам постоянно не хватает людей. Что ж, вот мы и на месте, – сообщил Рибелло, когда мы подошли к какой-то очередной неприметной двери, освещенной тусклой лампочкой.

Зал с несколькими столиками оказался довольно маленьким, немногим больше моего съемного угла. Кроме нас, посетителей не было, и почти весь свет тут были погашен.

– Вы еще работаете? – окликнул Рибелло мужчину в грязном фартуке с недельной на вид щетиной на лице.

– Скоро закрываемся, – объявил тот. – Но вы заходите, присаживайтесь.