Не отвлекаться!

Тезей сосредоточился. Его влекло к шестиугольному входу в грот. Перламутровое свечение, что струилось из грота, было ровным и мягким. Оно ничуть не походило на мерцание стройки. Ближе, ещё ближе… Свечение надвинулось, сомкнулось створками раковины-жемчужницы; вокруг проступили знакомые контуры – то, чему не было места в цифрале.

Улица.

Город, сумерки.

Четырёхэтажки с облупленной штукатуркой. Хаотичная россыпь горящих окон. Мигает, жужжит одинокий фонарь. В такт пульсируют тени на щербатой мостовой. Тёмная и густая синева неба наливается чернотой горячего асфальта. Небо странно низкое, грозит упасть в любую минуту. Блестят, вспыхивают стеклянные осколки звёзд.

Зримо, материально, узнаваемо.

Всё виделось как сквозь толщу воды. Очертания предметов расплывались, колебались. Тезей был на улице; его там не было. Раковина оказалась голограммой. Пловец, камешек в складчатом теле моллюска – единственное материальное существо в мякоти иллюзии; а может, наоборот, цифровой фантом в мире грубой материи. В любом случае, перламутр обволакивал его слой за слоем: он видел, слышал, но под ногами не ощущалось тротуара, а при попытке дотронуться до фонарного столба рука пронизала шершавый на вид бетон, не встретив сопротивления.

Сам Тезей был не лучше столба: компания подвыпивших парней прошла сквозь него. Гогоча, прихлёбывая дешёвое пиво из жестяных банок, гуляки обступили горбуна, вывернувшего на них из проулка.

– Потерял чё, дядя?

Горбун смотрел в землю.

– Глухой? Потерял чё, а?

Горбун мотнул кудлатой головой. Он попытался продолжить путь, но вожак с серьгой в ухе загородил ему дорогу:

– Чё молчишь, дядя? Немой?

– Отцепись от него, Капаней. Пусть идёт, куда шёл.

– Пусть идёт, – с неожиданной покладистостью согласился Капаней. – В небо только пусть глянет – и идёт. Слышь, дядя? Подними рыло к небу – и топай на все четыре. Усёк? Давай, я жду.

Вожак подмигнул приятелям: сейчас потеха будет. Глядите, как он станет корячиться.

– Рыла у свиней, – голос горбуна звучал глухо, как из бочки. – Рыла у свиней…

– Так ты, дядя, в курсе? Свиньи, грят, неба не видят.

– Свиньи не видят.

Горбун начал выпрямляться: медленно, страшно. Хрустнули могучие плечи, расходясь в стороны – шире, чем это возможно для человека. Взгляд оторвался от земли: выше, ещё выше. Голова вознеслась над чудовищными плечами. Горбун рос, превращался в верзилу, великана, исполина…

Дрогнуло небо над головами. Качнулось тентом под напором ветра. Сотряслась земля. В синей электрической вспышке с громким хлопком разлетелась лампочка фонаря. По мостовой зазвенели осколки. Задребезжали стекла в окнах домов. С неба сорвалась звезда; оставляя шлейф колючих искр, исчезла за нагромождением крыш. Сорвалась другая, третья…

– Не надо!

– Дядя!

– Извиняемся, чё!..

– Прощения просим!

Парни умоляли. Скулили побитыми щенками. Упали на колени, не осмеливаясь поднять глаза на горбуна, выпрямившего спину.

Рылом в землю, как свиньи.

Исполин замер. Ударил кулаком в небо – трясущееся, как в лихорадке, роняющее звёзды. Грозил? Требовал? Жаловался? Небо не ответило. Тогда горбун вздохнул полной грудью и начал сгибаться, вновь принимая на плечи непомерную тяжесть.

Видение подёрнулось дымкой. Мир заволокла илистая муть. Картины и образы расплылись, расточились, исчезли. Что это было? Намёк? Подсказка? Если так, Тезей не понял намека. Говорят, в сети гулял ролик про горбуна и небо, полный умопомрачительных спецэффектов, но его мог отыскать не всякий.

Ну, отыскал. Что дальше?

Вернулся перламутр. Спустя миг Тезея выбросило на улицу – другую, не ту, где горбун встретил ватагу. Кекрополь, два квартала от дома, где Тезей снимал квартиру. Вечер, сумерки. Всё, как в предыдущий раз.

Всё иначе.

На темной шкуре тротуара, мокрого после недавнего дождя, расплывались блеклые отражения фонарей. В воздухе висела зябкая морось. Смешиваясь со слоистым туманом, она скрадывала расстояния и звуки. В тумане прятались электрические огни – размазанные, как масло по бутерброду скупца, в окружении призрачных ореолов. Груда тряпья под фонарным столбом слабо шевельнулась.

Пьяный? Бродяга?

Человек силился встать на ноги. По левой брючине амёбой расползалось тёмное влажное пятно, и вряд ли это была дождевая вода. Полыхнули два солнца, фары превратили туман в дым пожарища. Из кубла прядей прорезался хищный металлический оскал: решётка старинного радиатора. Водитель врубил дальний свет – ослеплённый Тезей заслонился рукой, отступил в сторону. Шелестя шинами, машина подкатила к фонарю и человеку под ним. Водитель пригасил фары, дав Тезею возможность рассмотреть реликт, явившийся из тумана – чёрный шестидверный лимузин. Выпущенный в середине прошлого века, лимузин выглядел как новый. Что-то он напоминал, но Тезей не мог вспомнить, что именно. На крыше машины, подсвеченный изнутри, горел маячок с «шашечками».

Такси?!

В верхнем левом углу лобового стекла тлел голубой огонёк. Не зелёный: «свободно». Не оранжевый: «занято». Голубой. Почему голубой?! Бесшумно опустилось стекло рядом с местом водителя. Таксист приглашающе махнул рукой. На негнущихся, деревянных ногах человек двинулся к машине, открыл среднюю дверь. Но прежде чем забраться в такси, пассажир обернулся и посмотрел на Тезея.

Восковое лицо, острые скулы. Глаза заплыли белесой мутью. Он не ранен, осознал Тезей. Он мёртв. Он меня видит. Он чего-то ждёт. Что я должен сделать?

– Тариф? – спросил мертвец.

– Как всегда. Один обол.

– Поехали.

Дверь захлопнулась за пассажиром. Поползло вверх водительское стекло.

Когда живые не дают ответа, спрашивай мёртвых.

Машина тронулась с места. Плавный разворот, два мутно-жёлтых луча полоснули туман, и такси, набирая скорость, покатило прочь, туда, откуда прибыло. Бесплотным призраком Тезей скользнул вслед за машиной, не прилагая к тому никаких усилий. Такси создавало за собой область разреженного воздуха, почти вакуума, и этот вакуум всасывал Тезея в себя.

Дышать стало труднее.

Мелькали редкие пятна света. Громоздились смутные остовы. Здания? скалы? затонувшие корабли?! Улица извивалась змеёй. Тезей быстро потерял всякое представление о том, где находится. В Кекрополе? За пределами города? На поворотах в уши лез плеск волн и скрип: под ветром гнулся, скрипел такелаж, словно лимузин обернулся парусником в шторм.

Машина сбросила скорость. Впереди проступили очертания старинной усадьбы с тремя освещёнными окнами: два в правом крыле и одно в левом. Центральный фасад был тёмен и мрачен, деталей разглядеть не удавалось. Лучи фар выхватили из мрака лоснящиеся прутья кованой ограды, запертые ворота, калитку. Возле калитки таксист высадил пассажира. Бедняга замер перед входом, ожидая, когда его впустят. Машина развернулась, чтобы уехать, и Тезей наконец сообразил, что напоминает ему чёрный лимузин.